Начало процессу продвижения русских землепроходцев на Северо-Восток Азии положило освоение средней и нижней частей бассейна реки Лена. Когда буквально сразу же после основания Якутского острога в 1632 году стрелецким сотником Петром Бекетовым, отряды землепроходцев и мореходов стали одну за другой открывать и осваивать речные системы Яны, Индигирки, Алазеи, Колымы, Анадыри, Пенжины, Гижиги и Тауя, а также Алдана, Маи, Ульи, Урака и Охоты.

Вполне понятно также, что все этапы и особенности этого продвижения на восток уже давно и тщательно охарактеризованы в работах отечественных и зарубежных исследователей. Однако анализ литературного и картографического материала времён открытия и покорения Сибири и Северо-Востока Азии показывает, что проблема, «путешествия» одних и тех же географических имён и названий до сих пор должного внимания не привлекла. Хотя этот процесс переноса имён наглядно отражает основные особенности изменения представлений о географии присоединяемых к России земель.

В намерении показать, как это происходило на самом деле, и предпринимается данное исследование, в котором на основе ландшафтно-ситуационного анализа осуществляется характеристика процесса перемещения некоторых названий с одних ландшафтных объектов на другие. А вместе с этим производится попытка прояснения некоторых тёмных мест и спорных моментов в истории открытия и присоединения этих земель к России. В связи с этим, просто необходимо сказать несколько слов по поводу использованной в данном исследовании методологии. Дело в том, что ландшафтная составляющая, ландшафтный антураж описываемых событий недостаточно полно используется при освещении давних исторических коллизий. Да, при этом обязательно пишется, что такой-то и такой-то отряд первопроходцев прошёл отсюда и досюда, следуя таким-то и таким-то путём. Да, при этом непременно подчёркивается суровость природных условий и трудности преодоления

254

конкретных препятствий. И, тем не менее, только отдельные исследователи пытаются разобраться с тем, почему и по каким причинам, первопроходцы выбрали именно эту, а не другую дорогу. Хотя во многих случаях именно конкретная ландшафтная ситуация побуждала казаков и промышленных людей следовать тем путём, который они осуществили на деле.

Вот отчего, в данном исследовании ландшафтный антураж, ландшафтное обрамление того или иного исторического события воспринимается как составная, а, нередко, и как ведущая часть того или иного историко-географического события. Или, образно говоря, не как задник театральной сцены, на фоне которого разворачивается спектакль, а как её (сцены) непременные декорации, направляющие ход представления.

Ещё одной особенностью исторических исследований является то, что очень многие историки, не говоря уже о краеведах, уделяют картам и чертежам прошлых лет незаслуженно мало внимания. Вернее сказать, чаще всего они используют таковые карты и чертежи не столько ради получения дополнительной информации о конкретных исторических событиях и ситуациях, сколько для привязки этих событий к той или иной местности. А ведь целенаправленное использование разного рода карт, чертежей, схем и рисунков, отображающих то или иное место или пространство, является одним из важнейших инструментов познания. Ибо таковые документы выступают в роли дополнительных, нередко – основных, а в отдельных случаях – и единственных, источников первичной информации.

Внимательное прочтение данных исторических хроник и анализ картографического материала времён открытия и покорения Сибири и Северо-Востока Азии показывает, что некоторые из широко, и не очень, известных географических названий этого региона перемещались, одновременно с продвижением землепроходцев, всё далее и далее на восток. Причём в этом процессе отмечается два основных варианта: более или менее закономерное и

255

целенаправленное перемещение названия в связи со сложившимися обстоятельствами, и практически стихийное блуждание одних и тех же имён по карте.

Наиболее, пожалуй, показательным примером первого варианта развития событий является знаменитая Мангазея. Которая, возникнув в одном месте, и выполнив своё предназначение, была сознательно перемещена на новое место вместе со своим именем. В «Памяти приказа Казанского Дворца тобольским воеводам Ф. И. Шереметеву и Е. М. Пушкину о содействии назначенным в Мангазею воеводам кн. В. М. Масальскому и С. Е. Пушкину в плавании из г. Берёзова по Обской губе – до устья р. Таз» от 1 сентября 1600 года говорилось:

«В прошлом 108 (1599) году по государеву, цареву и великого князя Бориса Фёдоровича всеа Руси указу посланы в Монгазею и в Енисею ис Тобольска князь Мирон Шаховской да Данило Хрипунов, а с ними послано ис Тобольска да з Берёзова служилых людей – сын боярской, да отоманов, литвы и казаков, и стрельцов – 100 человек. А велена им в Монгазее на Тазском устье поставити острог для того, чтоб монгазейскую и енисейскую самоедь привести под государеву, царскую высокую рук и есак с них ежегодно збирать» [Открытия…, 1951, с. 51].

В развитие этого решения уже в следующем году был заложен город Мангазея, который пережил весьма бурную, если не сказать – блестящую, жизнь, целиком и полностью основанную на добыче пушнины и сборе ясака (пушниной же) с коренных жителей.

Однако всего лишь через 70 лет, в результате резкого оскудения («испромышления») пушных ресурсов и нарастающего сопротивления аборигенов, город было решено упразднить. И в 1672 году Мангазея была полностью оставлена её жителями, которые, в основной своей массе переехали в Туруханск, несколько позднее переименованный в Новую Мангазею [Белов и др., 1980].

256

Подобное, хотя и в значительно меньших масштабах, перемещение одних и тех же названий русских острожков и поселений на новые объекты продолжался и в последующем. В том числе и на Северо-Востоке России. И в этом ряду особо выделяются Чендон (Чендонское зимовье) и, отчасти, Федотовское зимовье (жилище).

Так, Ф. Г. Сафронов пишет о Чондоне: «В 1639–1641 гг. в устье р. Чендон, впадающей в Ледовитый океан недалеко к востоку от Яны, существовало Чендонское зимовье» [Сафронов, 1978, с. 20]. А в 1670–1681 годах, продолжает он, зимовье под таким же именем существовало уже и в среднем течении реки Пенжина [там же, с. 21].

Ещё более подробные сведения о поселениях под этим именем приводит А. С. Зуев, по мнению которого в документальных и картографических материалах, а также в литературе применительно ко второй половине XVII в. встречаются довольно многочисленные сведения о Чендонских жилищах (зимовьях). Другое дело, отмечает исследователь, что время и место их основания не вполне ясны вследствие крайней скудности информации, содержащейся в источниках, а также в результате несовпадения гидронимов и топонимов XVII века с современными [Зуев, 2002]. Что, продолжает А. С. Зуев, наряду с отсутствием внимания к этой проблеме (вот и я о том же – В. Б.), зачастую делает невозможным точную привязку к местности.

Тем не менее, А. С. Зуев приводит следующий список острожков с этим именем:

«Одно Чендонское зимовье упоминается в 1650–1660-х гг. на устье р. Барановой (она же, вероятно, Быстрая или Кегали), впадающей в Омолон⁴. Другое – в 1657 году, возможно, в верховьях р. Гижиги (которая в то время называлась также Чендоном) основал Фёдор Чукичев⁵. Третье стояло в среднем течении р. Пенжины (также называвшейся одно время Чендоном) у устья р. Часовишной и функционировало там в 1670–1681 гг.⁶ Острог на р. Чендон (Гижиге) отмечен на «Чертеже вновь Камчадальской земли» (около 1700 г.)⁷.

257

В 1708–1709 гг. упоминается Чендонский корякский острожек, стоявший на р. Гижиге⁸. Видимо его изображение дано на «Карте мест, от реки Енисея до Камчатки, лежащих» (известной также как «Якутская карта 1710–1711 гг.» Ф. Бейтона)¹.

Примерно такая же ситуация с переносом названия сложилась и с так называемым «Федотовским зимовьем» (жилищем). Впервые зимовье под этим именем появилось на «Этнографическом чертеже Ремезова (до 1700–1701 гг.) [Атлас географических открытий…, 1964, чертёж № 42]. Причём размещалось оно на реке Федотовке, правом притоке реки Колымы. Практически точно также было нанесено это жилище и на более позднем «Ремезовском чертеже Восточной Сибири» [там же, чертёж № 45]. А также на «Карте, составленной по данным Кубасова, 1701 г.» [там же, чертёж, № 47].

Однако на более раннем «Ремезовском этнографическом чертеже Восточной Сибири» [Атлас географических открытий…, 1964, чертёж № 43] это зимовье переместилось на западный берег Пенжинской губы, где размещена надпись: «Р. Воемля, тут Федотовско зимовье бывало». А затем, уже в наше время, эта надпись была привязана [Полевой, 1997; Камчатка…, 1997] к западному побережью полуострова Камчатка – к устью современной реки Лесная, точнее. Однако вот это последнее действо вызывает сомнение в своей обоснованности.

И в самом деле, на указанном «Ремезовском этнографическом чертеже Восточной Сибири», на «Ремезовском чертеже Восточной Сибири» и на так называемой «Карте Кубасова» [Атлас географических открытий…, 1964, чертежи № 43, № 44, № 47], река Лесная нанесена между реками Камчатка и Анадырь. То есть к востоку от реки Камчатка, тогда как современная река Лесная расположена на западной, то есть противоположной от реки Анадырь, стороне от реки Камчатки. Причём на «Карте Кубасова» река Лесная оказалась «отделённой» от реки Анадырь реками Чюндон и Люторка. Что даёт основания считать, что, во-первых, первоначальная река Лесная располагалась на материковой части

258

нынешнего Камчатского края. И что, во-вторых, Федотовское зимовье как таковое никогда не располагалось на Камчатском полуострове.

Кстати, в связи с этим стоит отметить, что представление Б. П. Полевого о том, что горстка людей во главе с беглым колымским казаком Леонтием «Федотовым сыном» и промышленником Саввой Шароглазом могла контролировать перевал между реками Лесная и Карага, который располагается в 80 верстах от устья реки [Полевой, 1997, с. 47], не вызывает доверия. Хотя бы потому, что рядом с этим перевалом находится ещё несколько перевалов (Дранкинский и Ивашкинский, например), которые постоянно использовались местным населением при их переходах через Срединный хребет.

Впрочем, вернусь к проблеме «путешествия» имён. Как можно судить по приведённым примерам, пространственные перемещения названий острожков с места на место выглядят впечатляюще. Однако ещё более, масштабным выглядит перемещение названий рек.

И в самом деле, ещё в «Челобитной сына боярского Петра Бекетова о поверстании его казачьим головой в Енисейском остроге за походы в «новые земли» и построение Якутского острога» от 1 сентября 1638 года, написано: «И я, холоп твой, на твоей государевой, годовой службе, тебе, государю служил, ходил ис Брацского порогу по Тунгуске вверх и по Оке реке, и по Ангаре реке, и до усть Уды реки…» [Открытия…, 1951, с. 93].

То есть, как можно видеть, после этого похода на карте Сибири появились реки Ока и Уда. Причём если название первой из них, скорее всего, пришло из европейской части страны, то название второй явно было связано с географической номенклатурой тунгусов, обитавшими в те времена на обширном пространстве от среднего и верхнего течения Енисея до побережья Охотского моря включительно. В которое, как известно, впадает ещё одна Уда.

259

Кстати, в связи с упоминанием об Охотском море нелишне будет заметить, что само название Лама (Ламское море) относилось в те времена не только к Охотскому морю как таковому, но и к Байкалу. «А течёт Лена река вершина ис ключей, а подошла та вершина Ленская к Ламе блиско. А по Ламе и по Байкалу живут неясашные тунгусы кумкагири и чилкагири…», написано, например, в «Чертёжной росписи притоков р. Лены и её верхнем течении, пашенных мест, расстояний между устьями рек, со сведениями о местном населении» от 1640/41 года [Открытия…, 1951, с. 109]. И то, что в данном случае речь идёт именно о Байкале подтверждается ещё одним высказыванием из цитируемого документа: «А с Оихона острова на другую сторону Ламы день же судового ходу» [там же, с. 109].

Что же касается Северо-Востока, то процесс переноса названий водотоков здесь начался с той самой реки Чондон, на берегу которой был основан самый первый Чендонский острог (зимовье). И которая в настоящее время впадает в Северный Ледовитый океан рядом с устьем реки Яны [Атлас СССР, 1983, с. 70].

И действительно, в 1638 году отряд енисейского казачьего десятника Елисея Юрьева Бузы осуществил плавание на реку Яну, где казаки и узнали о существовании реки Чондон: «И будучи на твоей, государевой службе, я, холоп твой, с теми служивыми и с промышленными людьми на Оленьке, и на Яне, и на Чандоне реке принимали всякую нужду…», пишется об этом в «Челобитной казачьего десятника Енисейского острога Елисея Юрьева (Бузы) о жалованье за поход на рр. Оленёк и Яну в 30–40-х гг.» от 1 сентября 1638 года [Открытия…, 1951, с. 98].

Правда, ещё ранее, в 1633 году, то есть буквально сразу же после основания Якутского острожка, к реке Яне (Янге) «морским ходом» вышел отряд служилых и промышленных людей, возглавляемый Иваном Ивановичем Ребровым и Максимом Перфильевым [Открытия…, 1951, с. 153]. Которые достигли устья реки Яна, поставили на ней

260

Усть-Янский острог и обложили ясаком местных жителей. А затем морем вышли к реке Индигирке [там же, с. 154]. Однако И. Ребров и И. Перфильев никаких известий о реке Чендон (Чондон), располагающейся стразу же к востоку от реки Яна нам не оставили.

Следующее упоминание о реке Чендон (Чюндон) приводится в «Расспросной речи ленского служилого человека Лавра Григорьева и сына боярского Ивана Ерастова о показаниях колымского князца Порочи, о северо-восточных сибирских реках, о населении на их берегах, о походе на Колыму Дмитрия Зыряна» от 29 сентября 1644 года. Причём в этой речи Чендоном именовалась уже не нынешняя река Чендон, а современная река Малый Анюй: «…а впала де та река Чюндона блиско моря в Ковыму реку, вверх идучи по Ковыме реке с левые стороны…» [Открытия …, 1951, с. 127].

О существовании реки Чолдон на этом же, примерно, месте говорится и в «Складной записи промышленного человека Юрия Селиверстова и промышленного человека Евдокима Курсова Вылегжанина о совместно предпринимаемой ими поездке на промыслы на рр. Индигирку, Колыму и др.» от 18 июля 1651 года «…что идти нам, Юрью да Овдокиму на Индигирку и на Ковыму, и на Чолдон реки и в иные сторонние реки…» [Открытия…, 1951, с. 293]. А также в «Грамоте Сибирского приказа якутскому воеводе М. С. Лодыженскому о доставлении моржовой кости и получении сведений промышленного человека Юрия Селиверстова о рр. Чюхче, Колыме, Наканде и Челдоне» от 15 июня 1652 года: «А за Ковымою де рекою есть 4 реки, а от тех рек есть иные реки Наканда да Чандон» [Открытия…, 1951, с. 302].

После некоторого временного перерыва ещё одно упоминание о реке Чендон появляется в «Челобитной казачьего десятника Михаила Стадухина о жалованье за походы по рр. Вилюю, Оймекон, Анадырь, Пенжину, Тауй, Гижигу и Охоту в 30–40-х гг.» от

261

1659/60 года: «А по Изиге (Гижиге – В. Б.) реке живут многие корятцкие люди, а вверх по Изиге ту ж реку зовут Чондоном, а живут ходынские мужики юкагири» [Открытия…, 1951, с. 157]. И именно отталкиваясь от этих сведений знаменитого первопроходца, многие историки названия Гижига и Чондон воспринимали как синонимы, или почти как синонимы (нижнее течение – Гижига, верхнее – Чондон).

Ну а далее и вовсе начинаются чудеса. Сперва, спустя 25 лет, Чондон, будучи размещённым на «Чертеже Сибири, 1684–1685 гг.» [Атлас географических открытий…, 1964, чертёж № 34] между реками Анадырь и Камчатка «стал» самостоятельной рекой, впадающей в тот же залив, что и река Анадырь. Точно так же, то есть между реками Анадырь и Камчатка, река Чюндон располагается и на более позднем «Ремезовском чертеже Восточной Сибири», на «Карте Виниуса» и на так называемой «Карте Кубасова 1701 года» [Атлас географических открытий…, 1964, чертежи № 45, № 46, № 47].

Однако несколько позднее, на «Чертеже Камчатки Ремезова-Атласова» [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 48] и на «Карте Сибири от Енисея до Камчатки включительно» [там же, чертёж № 49] Чендон вновь оказался на месте реки Гижига. А на «Чертеже похода Козыревского, 1713 г.» [там же, чертёж № 50] и вовсе появились сразу две реки со схожими именами – Чондон и Чолбон, располагавшимся по обе стороны от основания полуострова Тайгонос.

Располагается река Чондон на месте реки Гижига и на «Карте земли Камчатки с около лежащими местами» [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 115]. Хотя в «Описании земли Камчатки», где приводится эта же карта, река под названием Гижига упоминается неоднократно [Крашенинников, 1994].

262

Да и в дальнейшем на многих картах и чертежах, включая «Итоговую карту походов морских партий Беринга и Чирикова в 1741 г.» [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 117], «Карту лейтенанта Синда», изданную, предположительно в 60-е годы XVIII века [Открытия…, 1951, с. 543], карту «Восточной части Якуцкого уезда» Ивана Трускота, изданную в 1772 году [Открытия…, 1951, карты № 14, № 15] и даже «Карту северной части Берингова моря Я. Я. Штелина, 1774 г.» [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 157], река Чендон (Чюндон) также полностью замещала собой реку Гижига. При этом, что весьма показательно, на всех этих картах очень большой (если не сказать – огромный) полуостров Тайгонос практически не получил своего графического отображения. Вернее сказать, только на двух из них [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 115, чертёж № 117] наличие маловыраженного полуострова Тайгонос подтверждается соответствующими надписями.

То есть, как можно видеть, реки Чондон и Гижига представляет собой пример проявления фантомности, столь свойственной для многих географических объектов Сибири и Дальнего Востока. В целом же, ситуация с этими реками убедительно свидетельствует о том, что процесс описания географических открытий на Северо-Востоке, в силу разных причин, в том числе и по причине повальной неграмотности первопроходцев, а также отсутствия у них опыта, умения и желания (не забудем, что многие из промышленных и, особенно, «гулящих» людей старательно старались скрыть вновь освоенные земли, дабы избежать конкуренции), отличался противоречивым и запутанным характером. Что особенно наглядно подтверждается примером открытия и освоения бассейна реки Пенжина. Однако прежде чем начать разговор об этой реке, упомяну, для полноты картины, ещё о трёх – Нелоге (Нероге), Похаче и Ковыче – речках.

Дело в том, что первая из названных рек обычно ассоциируется с месторождением серебра, якобы находящемся к востоку от реки Индигирки.

263

Первое упоминание о котором приводится в «Отписке якутских воевод П. П. Головина и М. Б. Глебова в Сибирский приказ о походах Постника Иванова и Аники Никитина на рр. Яну и Индигирку о плавании по морю Прова Лазарева и Елисея Бузы для поисков реки к востоку от устья р. Лены» от 1840 года: «Да у юкагирских же де, государь, людей, серебро есть, а где де они серебро емлют, того он, Посичко, не ведает» [Открытия…, 1951, с. 101].

Само же это – Нелога – название впервые появляется в «Распросной речи ленского служилого человека Лавра Григорьева и сына боярского Ивана Ерастова о показаниях колымского князца Порочи, о северо-восточных сибирских реках, о населении по их берегам, о походе на Колыму Дмитрия Зыряна» от 29 сентября 1644 года: «И тот де ковымской князец ему, Лаврушке, в распросе сказывал: есть де река Нелога за Ковымою рекою, впала в море своим устьем; а на той де реке Нелоге блиско моря в горе в утёсе руда серебряная; а люди де живут живут у той горы пешие де на одном месте в земляных юртах, а род де у них у них и язык свой не юкагирский, а называются де они нанками» [Открытия…, 1951, с. 125].

Несколько в ином изложении всё сказанное повторяется и на следующей странице этого же документа: «И с Нелоги де реки приходят натты от серебряные руды на ту Чюндону на вершину к писанным рожам торговать, а временем де с ними и дерутца» [там же, с. 126]. То есть, у землепроходцев существование реки Нелога восточнее Колымы сомнений не вызывало. Иначе обстояло дело с обоснованием места нахождения этой реки последующими исследователями. Например, М. И. Белов под рекой Нерогой (Нелогой) понимал современную реку Чаун [Белов, 1955, с 54]. И в то же время он же говорил, что более правильное название этой (Чаун) реки – Погыча [там же, с. 54, 55]. Которое впервые появилось в 1646 году в «Отписке якутских воевод В. Н. Пушкина и К. О. Супонева в

264

Сибирский приказ о количестве служилых людей в Якутском остроге и зимовьях, о распросных речах Ивана Ерастова об открытии им р. Анадырь (Погычи), о населении по её берегам» от июля-августа 1646 года («Ивашко Ерастов с товарыщы 40 человек в роспросе показали – что де они отведали ныне новую землю: вышод из Ленского устья, иттить морем в правую сторону под восток за Яну, и за Собачью, и за Олозейку, за Ковыму реки – новую Погычу реку… И наперёд де, государь, сего и по се число на той реке русских людей никово не было…А соболь де у них самой доброй, чорной» – [Открытия…, 1961, с. 215]).

Более того, М. И. Белов утверждает, что именно в связи с появлением этого нового – Погыча – имени в географической номенклатуре Северо-Востока река Нелога прекратила своё недолгое существование и в дальнейшем о ней уже никто из землепроходцев не вспоминал [Белов, 1955, с. 56]. Однако в противовес этому Б. П. Полевой считал, что река «Нерога» в первоисточниках вообще никогда не указывалась [Полевой, 1997, с. 73]. И дополняет, что попытка показать, что Нерога и есть река Чаун выглядит просто странной после того, как ещё в 1950 году Н. Н. Степанов выяснил, что Нерогой называется далёкий Амур, на котором жили «натты» или «натки», то есть нанайцы.

«В последние годы кое-кто в своих устных выступлениях вновь пытается взять под сомнение совершенно правильный вывод Н. Н. Степанова о том, что «Нерога» – это река Амур, не зная о том, что эти сообщения дошли до северных рек с юга вместе с серебряными кольцами, поступившими из Китая через нижнее Приамурье, которое в те времена называлось Нурганью», – категорически высказывается историк по этому поводу [Полевой, 1997. Ч. 1. с. 140].

Однако при этом Б. П. Полевой совершенно не обратил внимания на то, что, говоря о богатой серебром и соболями реке Погыче, М. И. Белов попутно отметил:

265

«В районе Чаунской губы, как известно, серебра нет, но его легко могли спутать с каким-либо другим цветным металлом. Таких примеров в истории поисков серебра более чем достаточно» [Белов, 1955, с. 56–57]. Как не обратил он, да и другие исследователи, внимание на то, что 50-х годах XX века чуть далее к востоку устья реки Колымы, с западной стороны от основания мыса Большой Баранов (и сравнительно недалеко от морского берега, кстати), было открыто крупное месторождение олова [Север Дальнего Востока, 1970]. А другое крупное месторождение этого же металла (Валькумей), расположенное в 50 километрах от посёлка Певек, стоящего на восточном берегу Чаунской губы, разрабатывается вот уже несколько десятков лет. То есть, говоря иначе, при разности образа мыслей и языков пришельцев и коренных жителей, общающихся, к тому же, друг с другом через плохо понимающих суть дела толмачей, самородное олово (серебристо-белый, мягкий и тяжёлый металл) вполне могло «превратиться» в столь вожделенное для русских «серебро». Так что не всё так просто с этой самой рекой Нелогой.

Ещё более запутанной является ситуация с рекой Погыча. Дело в том, что всего лишь через два года после первого упоминания о реке Погыча И. Ерастовым (см. выше), в «Сказке служилого человека Михаила Стадухина о рр. Колыме, Чюхче, Анадырь и о населении на их берегах» от 26 апреля 1647 года, было сказано: «А от Колымы де до реки ж, что выше той Колымы, сказывают Погыча, а до ней от Колымы парусным погодьем бежать сутки трое и больши. И та де река большая ж, и собольная ж, и иноземцов де по ней много ж, и язык у них свой же» [Открытия…, 1951, с. 222]. Практически то же самое говорится и в «Наказной памяти сыну боярскому Василью Власьеву, назначенному приказчиком на р. Колыму о проведывании новых земель, порядке сбора ясака, сбора пошлин с торговых, промышленных и служилых людей» от 5 июля 1647 года», где повторяются слова М. Стадухина о том, что от Колымы до Погычи реки

266

«парусным погодьем бежать трои сутки» [Открытия…, 1951, с. 234]. Однако сам М. Стадухин в своей отписке с реки Колымы («Выпись Якутской приказной избы о службах Евсея Павлова» от 31 июля 1659 года) обо всём этом говорил несколько иначе: «В прошлом де во 157-м (1648 – В. Б.) году ходил он, Мишка (Стадухин – В. Б.), с Ковыми реки на новую на Погычю реку в кочах морем и от Ковымы реки бежал парусом семеры сутки, и до Повычи де реки не дошёл и поимал языков иноземцов корятцких людей, и живут де они подле моря на берегу. И он де, Мишка их пытал, и они де с пытки в роспросе сказали, что де той Погычи реки блиско не знают, потому что лежит Камень утёс и тому де камени конца не знают… и в том же де во 158-м (1649) году ведомо ему, Мишке, учинилось, что де Погыча река через гору блиско…» [Открытия…, 1951, с. 275]. И именно исходя из этих данных многие исследователи под этим (Погыча) названием понимали и современную реку Чаун, и реку Анадырь.

Однако после походов отрядов С. Моторы и М. Стадухина в 1649 году от реки Колымы к реке Анадырь имя «Погыча» из лексикона землепроходцев на время исчезло. И вновь оно, в несколько изменённом виде (Пакочин, Покочин) появилось после походов Луки Морозко в 1696 году и Владимира Атласова в 1697–1699 годах на «Чертеже Камчатки Ремезова-Атласова» и на «Карте Сибири от Енисея до Камчатки включительно [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 48, № 49].

Окончательно же эта река, под именем «Покача» закрепилось на своём исконном месте на «Карте земли Камчатки с около лежащими местами» [Атлас географических открытий…, 1951, чертёж № 115]. Что убедительно подтверждается мнением С. П. Крашенинникова, согласно которому «За Илиром следуя к реке Анадырю находятся три речки, а имянно Покачя, Опука и Катырка… токмо по сообщённому мне от господина Миллера описанию известно, что Покача течёт из одного места с рекою Глотовою,

267

которая с северовосточной стороны в Олютору впала…» [Крашенинников, 1994. Т. 1, с. 62].

Кстати, именно со слегка изменённым (Пахача) названием этой реки В. Г. Богораз-Тан, Л. С. Берг, С. В. Бахрушин и Б. П. Полевой связывают ту самую легендарную реку «Погыча», которую столь безуспешно искал М. Стадухин. Впрочем, это уже отдельная история.

Что же касается реки Ковыча, то, начиная ещё от Г. Миллера, она также нередко отождествлялась с рекой Анадырь. Хотя М. И. Белов, например, считал, что под реками Повыча и Ковыча следует понимать реку Чаун. А Б. П. Полевой утверждал, что «Ковыча» – это современная река Кавача, впадающая в одноимённую лагуну Берингова моря. И, надо сказать, для всех этих точек зрения есть свои основания.

Дело в том, что в «Наказной памяти сыну боярскому Василью Власьеву, назначенному приказчиком на р. Колыму, о проведывании новых земель, порядке сбора ясака, сбора пошлин с торговых промышленных и служилых людей» от 5 июля 1647 года сообщается: «А за хрептом за Каменем есть большая река Ковыча, а лесу по ней мало, а люди де по ней аленные живут многие. И по той де реке соболи есть ж» [Открытия…, 1951, с. 235]. Так что характеристики данной реки, действительно близки к соответствующим характеристикам реки Погыча в описании М. Стадухина. Что же касается современной, и ничем, кроме имени, созвучном имени реки Повыча, не примечательной реки Кавыча, то она и поныне впадает в Берингово море.

В принципе, можно было бы ещё раз, и повнимательнее, пройтись по первичным материалам, относящихся к обеим этим рекам. С тем, чтобы более тщательно разобраться в ситуации. Однако в данном случае достаточно будет ограничиться приведением всего двух показательных фактов. Из которых со всей определённостью вытекает, что в

268

словотворчестве, свойственном русскому языку, некоторые названия самым произвольным образом преобразуются в совершенно иные, хотя и созвучные первоначальным, имена.

Например, в знаменитом «Описании земли Камчатки» написано: «Повыча принадлежит к знатным же рекам, которыя в Камчатку устьем впадают. Вершинами сошлась она с текущею в Восточное море рекою Жупановой, а устьев имеет четыре. Особливого примечания она достойна потому, что против самого почти устья ея стоит верхней Камчатской острог, и что по ней на Восточное море обыкновенно ездят» [Крашенинников, 1964. Т. 1, с. 20]. Точно так же называлась так эта река ещё и в XX веке. Однако сравнительно недавно она стала именоваться Кавычей [Камчатская область, топографическая карта, 2007]. Так что действительно, путаница с названиями некоторых рек Северо-Востока могла происходить не только в силу изменения географических представлений первопроходцев, но и по законам словотворчества русского населения.

Впрочем, не исключено, что изменение названий могло произойти и по причине сходства начертаний букв старорусской азбуки. И действительно, при внимательном взгляде на подписи географических названий первых чертежей Северо-Востока, обнаруживается, что буквы «К», «П» «В», исполненные в стиле так называемой скорописи, нередко оказываются столь похожими, что отличать их друг от друга приходится по смыслам слов, а не по начертанию самих букв.

Тем не менее, ко всему сказанному следует добавить, что два последние (Повыча, Кавыча) названия практически идентичны тем именам, которые сперва появились в регионе, прилегающем к так называемому «Ленскому» морю, затем переместились поближе к «Амурскому» (Берингову) морю и, наконец, оказались приобщёнными к региону, омываемому «Камчатским» (Восточным) морем. И это означает, что помимо всех прочих причин, в процессе перемещения одних и тех же (или созвучных) названий существенную

269

роль играл перенос целого пласта названий с одного места ранних чертежей, на другое место – в более поздних чертежах. Что особенно наглядно видно на примере реки Пенжина.

            И в самом деле, возвращаясь к реке Пенжина, напомню, что ситуация с её местонахождением также выглядит далеко не однозначной. Причём, специально подчеркну, поскольку поиски этой реки приближали первопроходцев к Камчатке, то анализ этой ситуации будет производиться в связи с процессом продвижения русских людей от реки Анадырь к полуострову.

Собственно о существовании реки Пенжина служилые и промышленные люди узнали от юкагиров ещё накануне открытия реки Анадырь. Однако о точном её местоположении не было известно даже после похода М. Стадухина от реки Анадырь до реки Охота. Во всяком случае, на «Общем чертеже Сибири, 1667 г.» [Камчатка, 1997, с. 14], который был составлен через 8 лет после возвращения М. Стадухина в Якутск, реки Пенжина как таковой ещё нет. Хотя название Камчатка на нём уже присутствует.

Впервые со всей определённостью река Пенжина появляется на копии «Чертежа Сибири, 1673 г.» [Атлас географических открытий…, 1964, чертёж № 31], сделанном Э. Пальмквистом с «Чертежа Сибири, 1673 г.». В том смысле со всей определённостью, что на оригинальном чертеже [Атлас географических открытий…, 1964, чертёж № 30] гидрографическая ситуация изображена настолько схематично, что найти на нём реку Пенжина весьма непросто.

Во второй раз река Пенжина, вместе с рекой Камчатка, появляется на «Чертеже Сибири, 1684–1685 гг.» [Атлас географических открытий…, 1964, чертёж № 34]. Причём река Камчатка на этом чертеже располагается между реками Чюндон и Пенжина, а последняя впадает в так называемое «Амурское море» Николая Спафария [там же, 1964, чертёж № 32].

То есть, как можно видеть, даже после того, как М. Стадухин со своим отрядом прошёл от Анадырского острога до Охотска, казаки и картографы тех времён не имели

270

точного представления ни о самой реке Пенжина, ни о её расположении относительно рек Камчатка и Чюндон. И уже одно только это побуждает думать о том, что М. Стадухин понимал под Пенжиной не современную реку с этим именем, а какую-то иную речку, расположенную к западу от реки Чендон. Впрочем, чтобы более тщательно разобраться со всем этим, обращусь к самому началу сложившейся ситуации. То есть к появлению, М. Стадухина со своим отрядом в Анадырском острожке, где уже находился отряд С. Дежнёва.

Как известно, 23 апреля 1650 года, отряды С. Моторы и М. Стадухина вышли к Анадырскому острожку. И тем самым в одном месте оказалось сразу три самостоятельных отряда, руководители которых считали себя обладателями государственных полномочий по сбору ясака. Что и послужило одной из причин возникновения разногласий и, как следствие, неудачной попытки уйти на поиски Пенжины отрядов С. Дежнева и С. Моторы.

«И мы служивые и промышленные люди Семён Мотора и яз, Семейка Дежнев с товарыщи, с служилыми и промышленными людьми, бегаючи и укрываючись от его, Михайлова изгони, пошли мы осенью (1950 года – В. Б.) нартным путём вперёд, на захребетную (выделено мною – В. Б.) реку Пянжын, для прииску и приводу под государеву царскую высокую руку вновь неясашных людей, и у нас на ту реку ведомых вожей (не) было, а ходили мы 3 недели и реки не нашли. И мы, видя нужную, голодную и холодную смерть, назад на Анадырь возвратились», – сообщает об этом С. Дежнев [Полевой, 1997, с. 82–83].

Впрочем, говоря о попытке С. Дежнева и С. Моторы покинуть Анадырск, следует добавить, что, скорее всего основной причиной ухода послужили не столько сами по себе разногласия, сколько трудности с пропитанием большого количества народа, и, главное, малое количество пушнины в долине реки Анадырь.

Что же касается реки Пенжина, то об её существовании С. Дежнёв узнал ещё до появления в Анадырске отрядов С. Моторы и М. Стадухина. При этом сам С. Дежнёв

271

называл её «Пянжына» [Топографический словарь, 1989, с. 304]. Причём, не исключено, что слухи эти касались либо реки Пеженки, и по сей день впадающей слева в реку Большой Анюй, либо верховьев нынешней реки Пенжина, которую в 1651 году, следуя от Колымы, отправился искать отряд И. Баранова, вышедший, однако, не к ней, а к верховьям реки Гижига [Белов, 1955, с. 88].

Тем не менее, о точном её расположении С. Дежнев не знал. Вернее, единственно, о чём он знал более или менее достоверно, было то, что река «Пянжын» располагалась где-то к западу от Анадырска, за хребтом (см. выше). Однако проблуждав три недели в горах, казаки, спасаясь от голода, вернулись назад. Что, впрочем, и понятно, так как здесь практически не было рыбы, которая составляла основной рацион первопроходцев.

Следующую попытку отыскать реку Пенжина предпринял М. Стадухин, которого также не устраивала ситуация, сложившаяся в Анадырске. И собрав 50 человек, желающих последовать вместе с ним на поиски «новой» реки, он, 9 февраля 1651 года, вышел из острожка. Так что проблема тут состоит в том, куда, в каком, то есть, направлении – к западу, на юг или сперва вниз по реке Анадырь, а затем на юг по реке Майн, двинулась ватага М. Стадухина. Говорить о том, что отряд пошёл на запад явно не приходиться. Потому что пройти этим путём к реке «Пянжын» уже попытался было С. Дежнев. А так как это у него не получилось осенью, то повторять таковую попытку в середине зимы было бы совсем уж безрассудно.

Не могли стадухинцы от Анадыря пойти и в юго-западном направлении – то есть напрямую к реке Пенжина, ибо на этом пути стоят Русские горы и Налгимский хребет. Так что, надо думать, скорее всего, отряд М. Стадухина сперва вышел по реке Анадырь к её правому притоку реке Майн, прошёл его долиной до верховий, и, перейдя через низкий в этом месте перевал Пенжинского хребта, свалился в долину реки Пенжина, по которой и вышел к острожку Аклан (Оклан).

272

В пользу этого предположения можно привести следующие соображения. Во-первых, следуя вдоль русла этой большой равнинной реки, казаки всегда, хотя и с известным трудом, могли наловить рыбы – этого основного, как можно судить по постоянным жалобам всех землепроходцев на нехватку или отсутствие сетей, продукта питания служилых и промышленных людей. Во-вторых, следуя долиной этой реки с её пойменным лесом, казаки не имели никаких проблем с дровами. Ну и, наконец, в-третьих, об этом же говорит и сам факт очень длительного (от 9 февраля до 5 апреля) передвижения отряда М. Стадухина от Анадырска до Аклана.

Впрочем, есть и ещё одно соображение в пользу данного варианта движения стадухинцев. Дело в том, что река Пенжина на старых картах обозначалась как Пяжин, Пензей, Пензина, Пенжина [Топографический словарь, 1989, с. 304]. Причём все эти варианты названия своими корнями восходят к юкагиро-русской адаптация корякско-чукотского слова пэннын~пэнрын~пэншын~пэнчын, то есть «место нападения» [там же, с. 304]. Однако изначально это («место нападения») название относилось не к самой реке, а к водоразделу между реками Пенжина и Майн, по которому шёл путь с Охотского побережья на Чукотку и обратно. И относилось так потому, что именно через этот перевал на реку Пенжина приходили так называемые «тынныт» – то есть «враги», «чужаки», под которыми в данном случае понимались чукчи.

То есть, говоря иначе, путь по реке Майн к реке Пенжина и далее к Охотскому морю местным жителям был известен ещё до появления здесь русских первопроходцев. И не рассказали они о нём С. Дежневу только потому, что тот расспрашивал их о реке, расположенной совсем в другой стороне. Тогда как нынешняя река Пенжина именовалась Мыг’ъёынв’аям~Мыв’ъёынв’аям~Мыгыкив’аям – «штормовой рекой», ибо в её нижнем течении постоянно возникают очень сильные приливно-отливные течения [Топографический словарь, 1989, с. 304].

273

И лишь после неудачной попытки С. Дежнёва уйти из Анадырска на запад, казакам довелось выяснить, что по реке Майн можно выйти к южному морю. Отчего М. Стадухин и решил воспользоваться этой дорогой.

Впрочем, вот что он сам говорит об этом: «И мне на той реке (на Анадыре – В. Б.) быть не у кого, а от их насильства пошёл на иную реку на Аклен (Оклан) нартами с великою нужею и бес хлеба и на том волоку едва не померли» [Дополнения к актам…, 1851. Т. IV, с. 120]. То есть, как можно видеть, выйдя от Майна к реке Мыг’ъёынв’аям, и проследовав вниз по ней до реки Аклан, казаки подошли к корякскому острожку Аклан, с жителями которого у них произошла вооружённая стычка. И потерпев поражение, стадухинцы вынуждены были отступить от острожка. Но вот что последовало вслед за этим, не совсем ясно. И в самом деле, М. И. Белов, например, считал, что после тяжёлого боя с обитателями корякского острожа Аклан «…казаки наспех построили суда и вышли в море. Через три дня они пристали к устью реки Гижиги, где построили острожек» [Белов, 1955, с. 88].

Однако если встать на эту точку зрения, то получается, что казаки, построив свои суда на нынешней реке Пенжина (или в её устье), обогнули полуостров Тайгонос всего за три дня. Но проплыть 500 километров по неизвестному морю за три дня казаки, на своих, наспех построенных и плохо оснащённых судах, никак не могли. К тому же сам М. Стадухин обо всём этом говорит так: «И я, Михалко, с товарыщи поделал кочи и пошёл морем на Изигу реку, и тут меня уносило в море трои сутки, а другое судно розбило недошед Изиги реки» [Дополнение к актам…, 1851. Т. IV, с. 120]. Так что упоминание о трёх штормовых днях доказательством в пользу суждения о постройке кочей на современной реке Пенжине, равно как и о плавании вокруг полуострова Тайгонос, служить не может.

Ещё менее правдоподобным выглядит описание этой части пути отряда М. Стадухина Б. П. Полевым, согласно которому казаки сперва,

274

якобы, построили два речных коча, а затем, сплавившись на них до устья реки, построили взамен их два морских коча.

И в самом деле, допустим, что вынужденные отступить от острожка Аклан, казаки остановились на реке Пенжина для того, чтобы оправиться от ран, от коих, как считает Б. П. Полевой, после боя умерло ещё 3 человека, и для постройки речных кочей. Но в таком случае казакам пришлось бы ухаживать за ранеными и больными, заниматься охотой и рыбалкой ради пропитания, ходить за лесом и, наконец, осуществлять постройку речных кочей. И всё это при постоянной угрозе повторного нападения коряков, для предотвращения которого также надо было бы отвлекать людей. Так что им пришлось бы, буквально, разрываться на части.

В то же время, в начале апреля дни стали длиннее ночи, а морозы спали настолько что отдельные солнечные дни устанавливал наст. К тому же, в преддверие весны, звери и птицы стали выходить из своих убежищ и терять осторожность – то есть, стали более доступными для добычи. Что, в совокупности, предоставляло почти идеальные, по тем временам, условия для дальнейшего продвижения отряда. И уже одно только вызывает сомнение в верности представления о строительстве речных кочей.

Впрочем, ещё большие сомнения возникают по поводу ситуации со строительством морских кочей, которая в изложении Б. П. Полевого выглядит целой эпопей.

И в самом деле, как считает маститый историк, за лесом, необходимым для постройки морских кочей, казаки ходили – ни много, ни мало – на западный берег Камчатки. Оказавшись, тем самым, по словам Б. П. Полевого, первыми русскими, посетившими полуостров. Но в таком случае только для того, чтобы один раз сходить за лесом на полуостров, казакам надо было бы преодолеть 250–270 километров в одну сторону, да ещё через горы и долы. Как при этом они могли доставить лес к устью реки Пенжина остаётся

275

лишь предполагать, ибо если они делали по суше, то… Ну а если лес доставлялся по морю на уже имеющихся речных кочах, то, спрашивается, зачем тогда нужно было строить морские кочи, если речные на море продемонстрировали столь отличные мореходные качества? Не говоря уже о том, что коль скоро казаки ушли так далеко за лесом, то гораздо проще и разумнее было бы построить кочи на этом самом северо-западном берегу, нежели возвращаться с лесом обратно к устью реки Пенжина.

Но самое, пожалуй, весомое возражение против предполагаемого похода за лесом на север западной Камчатки заключается в том, что на берегах Пенжинской губы во все времена находилось и находится такое большое количество плавника, что набор нужного количества строительного материала особых трудностей не представлял. Ну а если бы нужда в лесе всё же и возникла, то за ним вполне успешно можно было сходить всего лишь за несколько десятков километров вверх по реке Таловке и, затем, сплавить его к морю.

Тем не менее, по мнению Б. П. Полевого, казаки всё же занялись постройкой сперва речных, а затем и морских кочей. После чего, якобы, и отправились в плавание от устья реки Пенжина вокруг полуострова Тайгонос. Но так ли было на самом деле?

И действительно, вот как это плавание выглядит в представлении самого Б. П. Полевого: «Проплывая от Пенжины к Гижиге («Изиге» или «Чондону»), стадухинцы огибали полуостров Тайгонос, о котором так писал ещё С. П. Крашенинников: «Между Чондоном и Паренем есть Тайноцкий мыс, который столь далеко в море простирается, что с изголови его можно видеть Камчатский берег (71). А это ещё раз подтверждает, что именно С. В. Стадухин БЫЛ САМЫМ ПЕРВЫМ РУССКИМ, КОМУ ДОВЕЛОСЬ УВИДЕТЬ СЕВЕРУЮ ЧАСТЬ ЗАПАДНОГО БЕРЕГА ПОЛУОСТРОВА КАМЧАТКА. И не случайно Стадухин первым сообщил о существовании большого южного «Носа» ВОСТОЧНЕЕ РЕКИ ЧОНДОН (ГИЖИГИ) [Полевой, 1997, с. 84–85].

276

С тем, что проплывая с востока вдоль южной оконечности полуострова Тайгонос можно увидеть северную (от перешейка до, примерно, бухты Подкагерная) часть западного побережья Камчатского полуострова, остаётся лишь согласиться. Другое дело, что при следовании вдоль всего восточного побережья полуострова Тайгонос отчётливо можно видеть, что лежащая к востоку земля постоянно протягивается в одном и том же (с северо-северо-востока на юго-юго-запад) направлении. Более того, даже огибая полуостров Тайгонос с юга, можно видеть, что берег этой противоположной земли по-прежнему протягивается в юго-западном направлении. Так что принять землю, лежащую к востоку от полуострова Тайгонос за «Нос» (то есть, за выступ суши, у оконечности которого берег резко, порою до противоположного, меняет своё направление) казаки не смогли бы даже при самом большом желании. Ибо для того, чтобы понять, что Камчатка является «Большим южным носом», нужно было доплыть до мыса Лопатка, расположенного в 1000 километрах от бухты Подкагерная. А вот этого М. Стадухин сделать никак не мог, так как, по утверждению самого же Б. П. Полевого, его кочи обогнули полуостров Тайгонос.

Что же касается утверждения Б. П. Полевого о том, что именно М. Стадухин первым сообщил о существовании «Большого южного Носа», то следует заметить, что восточнее реки Чендон (она же нынешняя Гижига), располагается полуостров Тайгонос. И уже одно только это побуждает сомневаться в истинности представлений Б. П. Полевого относительно первенства М. Стадухина в открытии Камчатки. И это сомнение подкрепляется ещё одним неудачным умозаключением маститого историка.

И действительно, говоря о плавании кочей М. Стадухина от устья реки Пенжина до устья реки Гижига, Б. П. Полевой пишет: «Во время плавания, вдоль полуострова Тайгонос, стадухинцы видели в устье реки Таватама значительное селение коряков, но из-за своего

277

«малолюдства» не решились произвести там высадку. Плыли они всё время «подле берега», со всякими предосторожностями. И всё-таки не раз страдали от свирепых морских бурь. Именно тогда они «приняли от моря потопу многож». 20 сентября 1651 г. один из кочей был разбит у каменистого берега. Кое-как, на одном коче, Стадухин и его спутники смогли дойти до реки Гижиги и где-то вблизи её устья поставили первый русский острожек» [Полевой, 1997, с. 84).

Абсурдность этой ситуации заключается в том, что река Таватома (Таватум на современных картах) впадает не в Пенжинскую, а в Гижигинскую губу. И, причём, впадает настолько многим западнее современной реки Гижиги, что увидеть её устье можно было лишь после посещения этой самой Гижиги, а не наоборот. Но самое интересное во всём этом заключается в том, что С. П. Крашенинников, на которого при описании всей этой ситуации с полуостровом Тайгонос и рекой Таватум ссылается Б. П. Полевой, обо всём этом пишет так: «В четырёх днях ходу от реки Пенжины следует речка Егача или Арача, оттуду в двух днях ходу Парень река, которая вершинами сошлась с Акланом рекою, от Пареня в 6 днях ходу Чондон, а потом Ижиги река. Между Чондоном и Паренем есть Тайноцкой мыс, который столь далеко в море простирается, что с изголови его можно видеть Камчатский берег. На сем мысу живёт множество сидячих Коряк, которые поныне ясаку не платят.

В двух днях пешего ходу от речки Ижиги пала в море небольшая речка Тойносова над которою стоит Коряцкой острожек Тайноским по ней называемой.

От объявленной речки один день ходу до речки Наеху (современная река Наяхан – В. Б.), от Наеху два дни до Таватамы (Таватум – В. Б.), от Таватамы один день до Виллиги, от Виллиги до мыса Каналена день езды» [Крашенинников, 1964, с. 83]. То есть, как можно видеть, С. П. Крашенинников однозначно считал, что Тайноцкий (Тайгоноский) полуостров располагается между реками Парень и Чондон, а река Ижига – к западу от реки Чондон.

278

А это и означает, что на статус «Большого южного Носа» может претендовать только и только полуостров Тайгонос. И что под рекой Ижигой, скорее всего, следует понимать современную реку Большая Гарманда, в пяти днях пешего пути от которой и располагается река Таватума.

Так что Б. П. Полевой и впрямь допустил досадную географическую ошибку, «поместив» реку Таватама на восточное побережье полуострова Тайгонос. А вслед за этим и ошибку историческую, посчитав, что устье реки Таватама стадухинцы увидели ещё до посещения ими устья реки Гижиги, а не наоборот.

Впрочем, Б. П. Полевой был не единственным из тех, кто подобным же образом описывал продвижение отряда М. Стадухина от острожка Аклан к устью реки Гижига. Например, совсем недавно известный филолог А. А. Бурыкин в своём очень интересном труде «Имена собственные как исторический источник» написал: «Не совсем понятно, как всё же следует понимать слова «перешед через камень, приходят на реку Анадыр и тут промышляют кость рыбью». Если б речь велась о переходе «через камень» с Колымы, то здесь всё было бы ясно и понятно, но путь к верховьям Анадыря явно занимал не один день, а гораздо больше. Значит, если «камень», переход через который занимал столь немного времени, – это северная часть Камчатского полуострова, то получается, что Стадухин не только впервые побывал в этих местах и увидел одновременно Берингово и Охотское моря, но и указал в своих отчётах, что с побережья Пенжинской губы можно пройти по суше в направлении к устью Анадыря, к дежневским моржовым лежбищам» [Бурыкин, 2013, с. 317].

И дополняет: «К большому сожалению, упоминание о месте, откуда видны одновременно два моря, является единственным свидетельством возможного пребывания Стадухина в срединной части севера Камчатского полуострова. Косвенным подтверждением этого является также тот факт, что после выхода на побережье Стадухин провёл всё лето и осень 1651 г. в окрестностях Пенжинской губы и Тайгоноса,

279

поскольку вынужден был зазимовать поблизости от этих мест в устье Гижиги – вероятно, в продолжение лета 1651 г. он пытался обойти Камчатский полуостров морем с запада на восток – в направлении, противоположном тому, которое иногда предполагали историки географических открытий, – или пересечь его по суше» [там же, с. 317].

А в завершение он пишет: «Таким образом, многое становится понятным. Казаки неплохо ориентировались в окружающем пространстве, даже при путешествии по незнакомым местам. Михаил Стадухин со своим отрядом, спускаясь вниз по реке Пенжине, видимо, рассчитывал добраться морем до устья реки Анадырь и попасть на открытое Дежневым и его спутниками моржовое лежбище – «коргу: он был уверен, что это возможно, и был по-своему прав. Однако, убедившись в том, что ему не по силам обойти Камчатский полуостров, о существовании которого никто до этого не подозревал, Стадухин был вынужден повернуть на запад, к Охотску, и опять же он был уверен в правильности выбора своего пути» [Бурыкин, 2013, с. 370].

Однако во всех этих представлениях существуют моменты, которые явно не соответствуют реальности. И в самом деле, допустим, что стадухинцы проплыли вдоль восточного берега Пежинской губы вплоть до того места полуострова Камчатка, откуда можно было увидеть два моря одновременно. Но где, в таком случае, могло располагаться это место?

Претендентом на одно из таковых мест является перешеек, соединяющий полуостров с материком. Однако перешеек этот настолько широк (около 90 км) и, главное, низок, что увидеть с его середины оба моря просто невозможно. И невозможно тем более, что так называемый Рекинниковский дол, который отделяет полуостров от материка, выходя к Берингову морю, резко меняет своё направление от юго-восточного к южному, обходя при

280

этом с запада южную оконечность Ветвейского хребта, высота которого в этом месте достигает 600–800 метров (808 м – гора Конус). И для того, чтобы увидеть с этого хребта (или, что то же самое, с северной оконечности Срединного хребта Камчатки, также заслоняющего прямую видимость) Берингово море надо непременно взобраться на эти горы. Но для этого требуется несколько, а не один, дней на дорогу туда и обратно.

Не смог бы М. Стадухин увидеть оба моря и в том случае, если бы его кочи доплыли до уже знакомой нам реки Лесная. Ибо, вопреки мнению Б. П. Полевого, пространство между устьями рек Лесная и Карага отнюдь не является наиболее узким местом полуострова – ширина его здесь достигает 150 километров по карте. Не говоря уже о том, что с низких перевалов, расположенных в верховьях рек Шаманка, Правая и Левая Лесная и Палана, Охотское и Берингово моря не просматриваются, так как их закрывают отроги Срединного хребта. Правда, с наиболее высоких вершин самого Срединного хребта оба эти моря лично мне видеть доводилось. Однако чтобы убедиться в этом, казакам М. Стадухина надо было бы предпринять многодневную экспедицию, а не один день.

Что же касается мнения А. А. Бурыкина о том, что «Каменная переграда – это, безусловно, полуостров Камчатка, как много раз повторяет Б. П. Полевой, и с этим нельзя не согласиться» [Бурыкин, 2013, с. 309], то оно вызывает, как минимум, удивление. Ибо двумя страницами выше сам же А. А. Бурыкин приводит извлечение из «Списка с чертежа Сибирской земли…», опубликованное Г. И. Спасским в 1849 году: «А от устья Колымы реки и кругом земли мимо устей рек Ковычи и Нанаборы и Ильи и Дури до каменной преграды, что льды пропустят, и до того камени парусами добегают об одно лето, а как льды не пустят, и по три года ходят, а через тот камень ходу нет, а как человек на него взойдёт, и он оба моря видит: Ленское и Амурское; а перешед через камень, приходит на реку Анадыр и

281

тут промышляют кость рыбью» [Спасский, 1849, с. 37). Из которого совершенно ясно видно, что речь в данном случае идёт о плавании русских, в том числе и М. Стадухина, по Северному Ледовитому океану в конце первой половины XVII века. И, следовательно, местом, откуда можно одновременно увидеть Ленское (Чукотское) и Амурское (Берингово) моря, и от которого можно пройти к устью реки Анадырь и, тем самым к знаменитой «дежневской» корге, является та часть Чукотского полуострова, которая располагается между Колючинской губой на севере и Анадырским заливом на юге.

В пользу этого представления можно сказать, что о точном расположении Камчатки, и о том, что она является полуостровом, русские узнали только после похода В. Атласова в 1697–1699 годах. И потому до этого времени пересекать Камчатку и, тем самым, именовать её «Камнем», от которого, дескать, можно дойти до Анадырской корги, просто было некому. Ну а поскольку до плавания якутского пятидесятника К. Соколова и морехода Н. М. Трески в 1716 году, никто не приплывал к Камчатке с западной стороны, то приведённое в вышеизложенном извлечении описание морского плавания может соотноситься только и только с Северным Ледовитым океаном. И, следовательно, Камчатка, быть искомым «Камнем» быть не может.

Ну и, наконец, обращает на себя особое внимание ещё один, и весьма досадный, промах А. А. Бурыкина. Дело в том, что М. Стадухин от устья реки Пенжина никак не мог рассчитывать добраться морем до устья реки Анадыр, чтобы, якобы, попасть на открытое Дежневым и его спутниками моржовое лежбище («коргу»). Ибо эта самая «корга» была открыта С. Дежневым лишь летом 1652 года, то есть через полтора года после ухода М. Стадухина из Анадыря. И, следовательно, М. Стадухин, отправившись на поиски реки Пенжина, о существовании моржового лежбища в устье реки Анадырь даже не подозревал, а потому и не мог искать путей к ней. И вот тому убедительное подтверждение:

«Да в прошлом, государь, во 160 (1652) году, пошли мы, холопы и сироты твои, в судах на море для прииску, чтоб тебе государю, где учинить прибыль прочная, и нашли мы

282

усть той Анадыри реки за губою, коргу, вышла в море далеко, а на ту коргу вылегает много морской зверь морж, и есть на той корге заморной зуб зверя того. И мы того зверя промышляли. А до той Анадыри реки и до той корги, что твоим государевым счастьем приискали мы, холопи и сироты твои, и до того места Михайло Стадухин с товарищи не ходили…» (Челобитная служилых и промышленных людей Федота Емельянова Ветошки с товарищами, о назначении им денежных и хлебных окладов за службу на реке Анадырь – [Колумбы земли русской, 1989, с. 40]).

Таким образом, представление о плавании отряда М. Стадухина вокруг полуострова Тайгонос вызывает большое сомнение. И сомнение тем более обоснованное, что не совсем понятно, почему и зачем М. Стадухин вообще решил от острожка Аклан двигаться далее на запад. Вариантов объяснения этого шага может, на мой взгляд, только два. Либо он был не уверен, что достиг искомой реки Пенжина. Либо наоборот, он посчитал, что достиг первоначальной цели, но решил попробовать выйти вдоль берега моря к Охотскому острожку, о существовании которого он знал.

В попытке разрешить эту ситуацию я вновь обращусь к «Челобитной казачьего десятника Михаила Стадухина о жалованье за походы по рр. Вилюю, Оймекон, Анадырь, Пенжину, Тауй, Гижигу и Охоту в 30–40-х гг.», в которой о походе от Анадырска до Тауя говорится: «Да я ж, холоп твой, был на Анадыре на новой реке и с Анадыря зимою перешёл с товарыщи своими на лыжах с нартами за Нос, на Пенжину реку. А Пенжина, государь, река безлесная, а людей по ней живёт много, род словут Коряки [Описание…, 1951, с. 157].

Дело в том, в этой выдержке полностью отсутствует упоминание о морском плавании вокруг Носа, но при этом однозначно утверждается, что на реку Пенжина казаки попали, перейдя зимним путём за Нос. Но единственным Носом на их пути к Тогую, который можно и надо было обойти по суше, мог быть только полуостров Тайгонос.

283

Ибо для того, чтобы М. Стадухин мог таковым Носом посчитать полуостров Камчатка, надо было, как минимум, побывать на побережье Берингова моря. Однако, во-первых, сами стадухинцы о выходе на побережье Берингова моря никогда и нигде не упоминали. Однако, во-вторых, совершенно невозможно представить, чтобы после 5 апреля 1651 года казаки так далеко проследовали к Камчатке и по Камчатке, дабы её можно было однозначно принять за полуостров (Нос), да ещё успеть при этом по снегу же вернуться к устью современной Пенжины. Ну а если ещё вспомнить, что казаки якобы строили на этой реке кочи, то предположение о выходе к Берингову морю и вовсе становится абсурдным. А потому остаётся лишь признать, что Носом, за которым располагалась река, именуемая М. Стадухиным Пенжиной, действительно является полуостров Тайгонос.

Впрочем, разговор о реке Пенжина нам ещё предстоит. А пока я перейду ко второй части этого же абзаца из челобитной М. Стадухина, в которой говорится: «А по Изиге (Гижиге – В. Б.) реке живут многие корятцкие люди, а вверх по Изиге ту ж реку зовут Чондоном, а живут ходынские мужики юкагири. И по той реке впредь будут тебе, великому государю в ячачном зборе прибыль немалая, а мне, холопу твоему, с товарыщи своими, невеликми людьми, твоего, государева, ясаку взять с них не мочно. А с тое Изиги реки, морем пришёл, я, холоп, твой, в судне на Дирягу реку и Товум зовут ту же речку» [Описание…, 1951, с. 157–158].

Дело в том, что между первой и второй частями данного абзаца отсутствует логическая связь. Вернее, между содержаниями названных отрезков текста отсутствует большой временной и событийный фрагмент, объясняющий каким образом и когда отряд казаков от нынешней реки Гижиги (Пенжины, в понимании М. Стадухина) переместился на реку Изигу в его же понимании.

Правда, можно допустить, что временно обжившись на, якобы, реке Пенжина (нынешней Гижиге), казаки узнали, что на самом деле эту реку именуют Гижига.

284

Однако таковое предположение не соответствует хронологии событий, поскольку, как сообщает сам М. Стадухин, к устью реки Пенжина (нынешней Гижиги) он со своим отрядом пришёл в 159 (1651) году ещё по снегу, тогда как в устье реки Изиги казаки оказались 20 сентября в десятом (7160 или 1652) году [Дополнения к актам…, 1851, с. 120]. И с учётом того, что во времена М. Стадухина Новый год начинался с первого сентября, это произошло осенью 1651 года, а не весной, по снегу.

Подтверждается этот вывод и другим высказыванием М. Стадухина: «А с той реки Зиги шли морем лето целое, а как мы пришли на Дирядну реку, с сю сторону называют Тавуем, а на ту реку пришли 161 году сентября в 10 день, а на той реке острожек поставлен» [Дополнения к актам…, 1851, с. 121]. Ибо если к реке Изиге казаки пришли в сентябре 159 (1651) года, то отплыть от неё летом они могли только в следующем, 160(1652) году. Так что, надо думать, отряд М. Стадухина зиму 1651–1652 года действительно провёл на реке Изиге (ныне – Большая Гарманда). И это представление тем более верно, что оно помогает более отчётливо выявить основные детали похода отряда М. Стадухина от острожка Аклан до реки Тогуй.

И в самом деле, потеряв 5 апреля 1651 года семь человек, казаки, дабы избежать повторного столкновения, направились вверх по долине реки Оклан. Именно вверх по Оклану, так как, пойдя вниз по реке Пенжина, они бы оказались между двух огней: жителями Аклана и обитателями Каменного острожка.

Дойдя до правого притока Оклан реки Юлговаям, казаки по её долине вышли к нижней части реки Тылхой, от неё перешли к реке Парень, проследовали её долиной к пологому и невысокому водоразделу, расположенному между бассейнами рек Парень и Чёрная, и, преодолев его, по долине реки Чёрная, спустились к нынешней реке Гижига, которую М. Стадухин воспринял за желаемую Пенжину.

Кстати, ко всему сказанном об этой части маршрута стадухинцев следует добавить, что по всем названным местам проходили зимние и летние пути оседлых и кочевых

285

(оленных) коряк. Так что казакам не представляло большого труда выбрать нужное направление. Что же касается безлесия реки Пенжина (Гижига), то необходимо помнить, что лес отсутствовал лишь в нижней части её долины. Однако пойменный (так называемый – шпалерный) лес лишь немного не доходил до морского берега. Отчего казаки и решили задержаться здесь как с целью восстановления сил после столь длинного и трудного зимнего пути, так и для того, чтобы запастись продуктами питания (рыбой) для последующего морского похода и на всю предстоящую зиму. Значит, всё лето казаки занимались заготовкой провианта (рыбы) и строительством кочей. И в самом конце лета, завершив строительство кочей, они отправились в плавание. Причём огибая довольно большой Вархаламский полуостров, они увидели, что уходящий в море западный берег Гижигинской губы на юге резко обрывается. А поскольку ранее, при выходе к рекам Тылхой и Парень, они также видели далеко простирающуюся к юго-юго-западу акваторию Пенжинской губы, то они вполне осознано предположили, что между устьями рек Парень и Пенжина (Гижига) располагается Большой Южный Нос.

Впрочем, относительно благополучное плавание длилось недолго. Набежавший шторм в течение трёх суток настолько жестоко потрепал кочи, что один из них затонул, а на втором казаки с большим трудом добрались до устья реки Большая Гарманда, которую они и назвали Изигой. А так как это случилось 20 (31-го, по нашему времени) сентября, то казакам, ввиду скорого наступления зимы, пришлось срочно строить острожек и, затем, заняться ремонтом повреждённого судна.

Когда же установился устойчивый снежный покров, казаки занялись охотой на соболя, которого, по словам М. Стадухина, на богатой лесом реке Изиге оказалось много. При этом они обнаружили, что в верховьях реки Изиги проживают ходынские мужики юкагири, которые реку Изигу именуют Чендоном.

286

Кстати, о проживании юкагирей в верховьях того Чендона, который соотносился с нынешней рекой Гижига, никто из первопроходцев не упоминал. И это лишний раз подтверждает представление о том, что первоначальной Изигой была именно река Большая Гарманда.

Попытались было казаки обложить оброком местных жителей, но получили вооружённый отпор. А потому, ввиду постоянной угрозы нападения аборигенов, они решили покинуть Изигу. И наступившим летом проследовали на коче далее на запад. При этом они снова попали в жестокий шторм, после которого вынуждены были провести на берегу достаточно длительное время для того, чтобы подремонтировать коч и просушить намокшие провиант и пушнину. Чем, отчасти, и объясняется их столь длительное по времени плавание от Изиги до Тогуя.

Таким образом, изложенные перипетии пути от острожка Аклан до реки Тауй неплохо объясняют картину происходивших событий. Тем не менее, при этом по-прежнему остаётся непонятным, как и каким образом река Пенжина (в понимании М. Стадухина) превратилась в нынешнюю Гижигу, а бывшая река Мыг’ъёынв’аям (см. выше) – в реку Пенжина. И чтобы хотя бы отчасти разобраться с этим, я обращусь к походу отряда Ф. Чюкичева и И. Камчатого на реку Чендон в 1657 году, о котором сами землепроходцы сообщают следующее: «…а ходу до Чондона реки от ковымского Нижнего зимовья на судах по Омолоне реке вверх восемь недель до Пенжинского хребта, и по хребты итти на нартах до Пенжины реки две недели, да по Пенжине реке итти на нартах до Чендонсково хребта десять дней а по хребты идти на нартах до Чендонского зимовья восемь дней, а по тем рекам живут многие неясачные коряки…» [РГАДА, ЯПИ. Оп. 3].

Дело в том, что из этого описания видно, что к данному времени землепроходцы уже знали о существовании некоей реки Пенжина.

287

И, тем не менее, судя по привязке их пути к современным картам, вышли они по хребтам не к нынешней реке Пенжина, а к истокам реки Парень, от которой и перешли на Чендон. Впрочем, это их заблуждение по поводу нынешней реки Пенжина вполне понятно, так как о подлинном её расположении русские землепроходцы не знали ещё достаточно долгое время после похода Ф. Чукичева и И. Камчатого. Ибо, например, в устье реки Часовишной (притока реки Пенжина) в 1670 году был основан и до 1681 года функционировал острожек Чендон. Отчего верхняя и средняя часть нынешней Пенжины некоторое время также именовалась Чендоном

Но вернусь к тому Чендону, в верховьях которого Ф. Чукичев и И. Камчатый построили собственный острожек под этим же именем. Поскольку этот факт означает, что они не знали, что ещё в 1651 году на устье этой реки побывал М. Стадухин и назвал эту реку Пенжиной. Да и не могли знать, так как ко времени возвращения М. Стадухина в Якутск (1659 год) они были на Колыме, откуда они и отправились в свой второй поход на уже обжитый ими Чендон, из которого они не вернулись.

Но самое поразительное заключается в том, что они ничего не знали о русском острожке и после знакомства как оседлыми жителями двух корякских острогов (Антуев и Чепчюгин), стоявших в средней части долины реки Гижига, так и с жителями ещё одного корякского острожка, находившегося в устье реки. Да и сами казаки, дважды выходя в плавание по Гижигинской губе из устья реки Чендон, никакого острожка не приметили. Хотя о полном исчезновении всех следов бывшего острожка за столь короткое время приходить не приходится. И эти факты лишний раз подтверждают представление о том, что М. Стадухин свою первую зимовку на Охотском море провёл на реке Большая Гарманда (Изига), а не на реке Гижига (Пенжина).

Тем не менее, своим походом Ф. Чукичев и И. Камчатый закрепили за рекой Гижигой название Чендон. Правда, как уже говорилось, на некоторое время это имя перемещалось и

288

на верхнюю часть нынешней реки Пенжина. Однако после полного освоения русскими бассейна современной реки Пенжины, что произошло незадолго до похода В. Атласова на Камчатку, имя Чендон вновь, и надолго (см. выше), отошло к современной реке Гижига.

Впрочем, и тут много неясного. Ибо, с одной стороны, на этой реке в 1752 году была построена Гижигинская крепость [Вдовин, 1973, с. 170]. Ибо, с другой стороны, на карте Я. Я. Штеллина от 1774 года ни реки, ни крепости Гижига нет, а сразу после реки Парень обозначена река Чендон [Атлас открытий…, 1964, чертёж № 157]. И это лишний раз убеждает в том, что процесс переноса географических названий на Северо-Восток по большей части был стихийным. Причём некоторые имена либо навсегда канули в лету, либо, исчезая на время, вновь появлялись или на старом, или новом месте.

Так что нет ничего удивительного в том, что реки Гижига и Пенжина в конце концов «обменялись» своими именами. О чём позволяет судить как восприятие М. Стадухиным водотока, ныне носящего имя Гижига, рекой Пенжина, так и то, что верховья обоих этих рек одно время носили общее – Чондон – название. Ну а наличие у этих разных рек двух притоков с одним именем – Чёрная, впадающих в материнские реки с одной и той же левой стороны, этот факт «обмена» именами убедительно подтверждает.

Итак, анализ процесса освоения Северо-Востока показывает, что сопровождался он довольно массовым и стихийным перемещением одних и тех же географических имён на новые природные объекты. И одним из наиболее показательных примеров такого рода являются реки Пахача, Гижига и, особенно, Чендон, которая по карте Северо-Востока совершила почти полный – от устья реки Яны до рек Анюй, Пенжина и Гижига – круг.

Впрочем, это и понятно, так как громадные размеры региона, его крайне слабая изученность, малое число в среде землепроходцев грамотных людей и почти полное

289

отсутствие у них бумаги не способствовали сохранению первичной информации. В силу этих причин либо одни и те же географические объекты получали новые наименования, либо старые названия переносились на совершенно новые объекты, чему во многом способствовало неумение землепроходцев более или менее профессионально составлять глазомерные карты (чертежи).

Впрочем, судить первопроходцев с особым пристрастием не стоит, ибо перенос географических названий Дальнего Востока происходил не только в стародавние времена. Например, в 1828 году известный русский мореплаватель Ф. П. Литке, по ошибке и невнимательности, все полуострова и сопутствующую им географическую номенклатуру участка беринговоморского побережья, протягивающегося от перешейка до мыса Наварин, включительно, сместил на одно название к востоку. Ещё веком позже некоторые современные исследователи перенесли легендарную реку Нерога с крайнего Северо-Востока на место Амура.