В своё время мне уже довелось кое-что написать о феномене С. П. Крашенинникова [1, 2]. И уже тогда отметить некоторые обстоятельства, связанные с оценками его первичных данных последующими исследователями. Так что, казалось бы, тема была исчерпана. Однако летом 2013 г. кто-то по ошибке взбудоражил президиум РАН тем, что, дескать, в октябре этого года исполняется триста лет со дня рождения великого учёного. И тем самым моя мысль о некоторой мистичности, свойственной «феномену Крашенинникова», получила весомое подкрепление. Чем я и не преминул воспользоваться, чтобы попробовать окончательно расставить всё по своим местам.

В истории Камчатки нет, за исключением разве что В. Беринга, более известной личности, чем выдающийся исследователь природы Камчатки и быта её населения Степан Петрович Крашенинников. Кем только и что только не было написано о нём за двести пятьдесят лет после его смерти. Но при этом во всей отечественной научной и краеведческой литературе не отыщется, пожалуй, ни одного другого примера столь же масштабного проявления неверной интерпретации, а, нередко, и откровенного искажения, первичной авторской информации, сколько было допущено при использовании данных знаменитого «Описания земли Камчатки» и прочих материалов великого русского натуралиста.

И в самом деле, внимательный анализ попыток переложения первичных данных «Описания…» вскрывает двойственное отношение исследователей к этому научному труду. Ибо, с одной стороны, все интерпретаторы научного наследия не только признают высокую научную значимость его материалов, но и единодушно подчёркивают редкостные внимательность, дотошность и профессионализм, проявленные бывшим студентом Императорской Академии наук (так официально именовалась должность С. П. Крашенинникова в табели о рангах Второй Камчатской экспедиции) при описании природы и быта жителей Камчатки. И в то же время многие

 

369

 

из них, причём, порой, самым невероятным образом, искажают первичную авторскую информацию. Что, в совокупности, и послужило мне в своё время поводом назвать это явление «феноменом Крашенинникова» [1, 2]. Под которым понимается редкостное по своей сути сочетание уникальной способности автора «Описания земли Камчатки» собирать, анализировать и обобщать самую разнообразную информацию, со столь же уникальным нежеланием (неумением?) интерпретаторов его научного наследия верно оценивать полученные им первичные данные.

В попытке хотя бы отчасти разобраться со всем этим и предпринимается данное повествование, цель которого заключается в переосмыслении некоторых домыслов и вымыслов, связанных как с научной деятельностью великого русского натуралиста, так и с самой его жизнью. Для чего пришлось кратко изложить биографию и основные научные достижения С. П. Крашенинникова, а также произвести анализ некоторых из наиболее неудачных попыток интерпретации его данных и представлений.

Ну и последнее замечание. Поскольку в наше время известная доля вольности и фантазии при описании и объяснении излагаемых фактов и событий не только дозволяется, но и приветствуется, то я позволю себе слегка похулиганить. То есть, попробую увязать несомненную одарённость С. П. Крашенинникова получать, обобщать и организовывать информацию с его гипотетической способностью контактировать с «Космическим разумом». Так что ушат холодной воды на свою голову я принять готов.

Итак, «феномен Крашенинникова». В чём он заключается? В том ли, что «студиозис» далёких петровских времён был одним из первооткрывателей Камчатки? Или в том, что он, в силу ряда причин и обстоятельств, оказался выдающимся исследователем природы полуострова и жизнедеятельности его населения? Или, наконец, в том, что очень многие из его первичных данных в последующем были переосмыслены самым, порой, невообразимым образом?

А разве не интересно будет знать, каким образом бывший студент стал не просто академиком, а честью и славой России и российской науки? Ну и, конечно же, явно не лишне будет попробовать понять, почему из всех студентов, принимавших непосредственное участие в работе Второй Камчатской экспедиции, только он смог стать, по мнению академика В. И. Вернадского, одним из зачинателей и основателей отечественной науки? Вот основные вопросы, на которые я попробую в той или иной степени ответить.

 

370

 

Начну же я с того, что в 2011 г. общественность Камчатки, в отличие от академических кругов, достаточно широко и основательно отметила трёхсотлетний юбилей великого русского натуралиста. Причём по случаю столь знаменательного события было написано немало страниц как о самом С. П. Крашенинникове, так и об его вкладе в отечественную науку [3].

Тем не менее, никаких новых, а тем более неожиданных, фактов в биографии великого натуралиста в ходе подготовки к этому юбилею и во время его проведения обнаружено и обнародовано не было. Неожиданность возникла спустя два года, и заключалась она в том, что в середине лета 2013 г. в адрес Камчатского научного центра из Президиума Российской Академии наук поступило письмо с предложением написать статью о С. П. Крашенинникове и о его научной деятельности на полуострове. Причём мотивировалась это предложение как тем, что в конце октября 2013 г. предполагалось отметить его 300-летний юбилей, так и тем, что его основные научные интересы и достижения были связаны с Камчаткой. А кому, указывалось в письме, как не камчадалам это предпочтительнее было сделать. Ну, а поскольку к анализу научного творчества С. П. Крашенинникова я, как уже было сказано, обратился ещё в 2001 г., то мне пришлось в этом посильно поучаствовать [4].

Начну, как водится, с биографии. Первым, хотя и кратко, основные вехи жизни и этапы научной деятельности великого русского учёного изложил его современник — известный историк, академик Г. Ф. Миллер.

«Степан Крашенинников, уроженец города Москвы, положив там в Заиконоспасском училищном монастыре в латинском языке, в красноречии и в философии доброе основание, превосходил товарищей своих понятием, ревностию и прилежанием в науке, впрочем, и в поступках был человек честного обхождения. Хотя он определён был наипаче к истории натуральной, то есть к науке о приращениях, животных и минералах, однако являлося в нём также к гражданской истории и географии столько склонности, что ещё с 1735 году употреблён был с пользою в особенные отправления для описания по географии и истории натуральной некоторых мест, в которые сами профессоры не заезжали. Между тем, прибывшие в Якутск в 1736 году академические члены уведомились, что учреждения ко вступлению в морской путь далеко не

 

371

 

доведены ещё до такого состояния, чтоб можно было продолжать им путь до Камчатки без замедления. Нельзя им было препроводить на Камчатке несколько лет, когда, кроме описаний оной, находилось для них множество дел других в Сибири, которых упустить им не хотелось. Поэтому рассудили они за благо послать на Камчатку наперёд себя надёжного человека для учинения некоторых приуготовлений, дабы им там по приезде своём меньше времени медлить. И в сию посылку выбрали господина Крашенинникова тем наипаче, что можно было ему поручить на время отправления всяких наблюдений, и к сему делу снабдили его инструкцией, предписав ему довольное наставление во всё том, что на Камчатке примечать и исправлять надлежало» [5, с. 13].

А вот что он пишет о становлении С. П. Крашенинникова как учёного: «По подании от господина Крашенинникова Академии наук об учинённых им в бытность его на Камчатке делах обстоятельного рапорта и по получении оставшихся после господина Стеллера писем рассуждено было запотребно обоих оных труды совокупить воедино и в совершении всего дела поручить тому, который имел уже в этом наибольшее участие. Из этого произошло сие “Описание земли Камчатки”. Оно приятно будет читателям по причине пополнения особенных тамошних земель обыкновений разными и ещё не слыханными достоверными известиями, каких в других географических описаниях не много находится. Кто желает оное читать для увеселения, тому большая часть содержания оного имеет служить к забаве; кто же смотрит на пользу, тот без труда найдёт оную, хотя бы похотел он пользоваться чем-нибудь, для наук или до употребления в общем житии касающемся. Надобно желать, чтоб предприемлющие впредь намерение упражняться в описании не знаемых или не с довольными обстоятельствами описанных земель труды свои располагали по примеру сего сочинения» [5, с. 14].

И, наконец, окончательно подытоживая жизненный путь своего ученика и коллеги, Г. Миллер добавляет: «Сочинитель произведён в 1745 году при Академии наук в адъюнкты, а в 1750 году пожалован профессором ботаники и прочих натуральной истории. Конец житию его последовал в 1755 году февраля 12 дня, как последний лист сего описания был отпечатан. Он был из числа тех, кои ни знатною природою, ни фортуны благодеянием не предпочтены, но сами собою, своими качествами и службою, произошли в люди, кои ничего не заимствуют из своих предков и сами

 

372

 

достойны называться начальниками своего благополучия. Жития его, как объявляют, было 42 года, 3 месяца и 25 дней» [5, с. 14].

То есть, как можно видеть, биография данные С. П. Крашенинникова в изложении Г. Миллера действительно предельно скупы. И, как это выяснилось только в XX в., не совсем точны. Тем не менее, эти сведения Миллера о месте рождения С. П. Крашенинникова, об его первоначальном образовании, равно как и о дате смерти и продолжительности жизни, не подвергались сомнению почти двести лет. Что, впрочем, и понятно, так как за всё это время в эту его биографию было внесено всего лишь только три дополнения.

Первое из них принадлежит митрополиту Евгению Болховитинову, который в середине XIX в. установил, что С. П. Крашенинников родился в солдатской семье [6]. Второе дополнение в самом начале XX в., внёс Б. Л. Модзалевский, который на основании данных рапорта академического лекаря Иберкампфа («сего февраля 25 поутру в 7 часов… умре»), уточнил, что смерть учёного последовала не 12, а 25 февраля 1755 г. [7, с. 2]. И, наконец, уже во второй половине XX в. известный советский историк В. И. Греков к сказанному митрополитом Евгением добавил, что С. П. Крашенинников родился в Москве в семье солдата лейб-гвардии Преображенского полка [8]. Причём, если первое и третье дополнения к биографии великого русского натуралиста всего лишь уточнили социальный статус отца и семьи учёного, то второе привело к пересмотру даты рождения самого С. П. Крашенинникова.

И действительно, в самом преддверии 225-летнего юбилея, ошибочно привязанного к 1713 г. [9], известный советский историк А. И. Андреев, заново переосмыслив скудные материалы о жизни учёного, существенно уточнил год и день его рождения. Сперва он обратил внимание на то, что все предыдущие исследователи, начиная с Г. Миллера, в целях установления даты рождения ограничивались вычитанием из 1755 г. только полных (без учёта месяцев и дней) сорока двух лет, вследствие чего год рождения Крашенинникова и обозначался числом «1713». А потому он вычел из уточнённой (25 февраля 1755 г.) даты смерти не только эти сорок два года, но и названные Г. Ф. Миллером три месяца и двадцать пять дней [10], в результате чего дата рождения великого натуралиста переместилась на 31 октября 1712 г.

Затем А. И. Андреев припомнил, что в автобиографии, написанной в самом начале 1754 г. (то есть за год до смерти), сам Крашенинников сказал: «…от роду мне сорок третей год» [11, с. 545], из

 

373

 

чего следует, что Миллер ошибся и в количестве полных лет, прожитых Крашенинниковым, поскольку тот умер, когда ему уже исполнилось сорок три года. На основе этого А. И. Андреев сделал окончательный вывод: «Не имея возможности проверить, насколько точно указание Миллера, что сверх сорока двух лет (правильнее — сорока трёх. — А. А.) Крашенинников прожил три месяца двадцать пять дней, можно полагать, что С. П. Крашенинников родился 31 октября 1711 г.» [10, с. 6].

Правда, это принципиальное уточнение даты несколько, как уже говорилось, запоздало, и 225-летний юбилей в 1938 г. всё же был отмечен. Тем не менее, после этого 1711-й, как год рождения Крашенинникова, стал фигурировать во всех работах, в той или иной степени затрагивающих биографию великого русского учёного [12, 13]. Во всяком случае, спустя четверть века в нашей стране были широко отмечены два его круглых юбилея: 200-летие со дня смерти — в 1955 г., и 250-летие со дня рождения — в 1961 г. [14].

Вместе с тем по-прежнему остаётся не совсем понятным, на какое конкретно число приходится подлинный день рождения С. П. Крашенинникова. Дело в том, что Миллер, говоря о трёх месяцах и двадцати пяти днях лет его жизни, привязывал эти данные к 12 февраля 1755 г., тогда как Андреев, как уже говорилось, свои расчёты производил, исходя из уточнённой — 25 февраля — даты смерти. И, следовательно, расхождение в тринадцать дней действительно существует, и никуда от этого не деться.

Впервые на это расхождение указал ещё Н. Н. Степанов [15], который, признавая 1711-й подлинным годом рождения, высказал, тем не менее, мнение о том, что 31 октября вряд ли можно считать точной датой. Хотя и добавил к сказанному, что поскольку в данных Миллера обнаруживаются грубые ошибки (в дате смерти и в количестве полных прожитых лет), то абсолютно доверять его, казалось бы, точному подсчёту (сорок два года, три месяца и двадцать пять дней) не следует. А потому он предложил ограничиться установлением лишь года (1711) и месяца (октябрь) рождения С. П. Крашенинникова.

Понятно, конечно же, что таковой компромисс, по сути дела, является уходом от решения проблемы. Да, Миллер ошибся в дате смерти Крашенинникова. Да, он ошибся и в числе полных лет, прожитых им. Однако, во-первых, откуда-то он всё же почерпнул сведения о трёх месяцах и двадцати пяти днях, прожитых Крашенинниковым сверх своих полных лет? К тому же, при всём скепсисе по отношению к данным Миллера, все последующие исследователи, в том числе и В. И.

 

374

 

Андреев, придерживаются именно этих сведений, и никаких других. Так что пока в нашем распоряжении нет никаких иных данных о количестве месяцев и дней, прожитых С. П. Крашенинниковым сверх его полных лет, говорить о точном дне его рождения не приходится.

Ну и, наконец, к сказанному стоит добавить, что все выше озвученные даты приводятся по старому стилю, и потому отстают от нынешней хронологии на одиннадцать дней. Так что если уж идти на компромисс, то, на мой взгляд, следует признать днём рождения С. П. Крашенинникова 29 октября (18 октября плюс одиннадцать дней) по новому стилю. Поскольку, с одной стороны, мы при этом не выходим за рамки привычного нам октября, и, в то же время, с другой, стороны, существенно приближаемся ко второй — то есть к 11 ноября — дате.

Правда, это также добавляет толику мистики в явление под названием «феномен Крашенинникова». Однако этой самой мистики и без того настолько много, что небольшая добавка к ней особой роли не играет. Поскольку одна только ситуация с нечаянным обнаружением могилы великого учёного и перезахоронения его останков потянет на добрый сценарий фильма «фэнтези».

Вот что, например, пишет по этому поводу автор книги «Человек, который…» И. Л. Миксон [16]:

«Тяжёлые лишения подорвали здоровье учёного. Он умер на сорок четвёртом году жизни, 25 февраля 1755 г. его захоронили на Васильевском кладбище, у церкви Благовещения, тихо и скромно. Вдова была вынуждена просить вспомощенствования, оставшись с шестью малолетними сиротами в таком состоянии, что и тело его [мужа] погрести нечем. Степаниде Ивановне выдали годовое жалованье мужа и сто рублей на похороны. Кладбище, где предали земле бренное тело учёного, закрыли ещё в шестидесятые годы восемнадцатого века. Очень уж топко, сыро, сколько не подсыпай. Место погребения затерялось на два столетия.

В октябре 1963 г. на территории бывшей Благовещенской церкви прокладывали траншею. Ковш экскаватора выгребал производственный мусор, утонувшую давным-давно булыжную вымостку, подстилку из битого кирпича и щебня, всякий хлам и песок. Вдруг стальные зубья воткнулись в обломанную каменную плиту. Сохранилась лишь часть надгробной надписи: “На сем месте погребён Академии наук профессор Степан Петров, сын Крашенинников… который… показав…” Работу остановили, вызвали специалистов…

 

375

 

Раскоп вёл научный сотрудник музея этнографии А. Д. Грач. В освидетельствовании принял участие заведующий лабораторией пластической антропологической реконструкции Института этнографии Академии наук СССР, доктор исторических наук и скульптор М. М. Герасимов…

Комиссия, образованная по распоряжению тогдашнего заведующего Ленинградским отделением Института археологии АН СССР, доктора исторических наук, ныне академика, директора Эрмитажа Б. Б. Пиотровского, изучив все материалы раскопа и экспертиз, подтвердила, что раскопанное погребение является могилой Степана Петровича Крашенинникова. В акте от 21 января 1964 г. было, в частности, написано: “Просить Президиум АН СССР возбудить вопрос о захоронении после всех необходимых исследований останков Крашенинникова на территории Некрополя Александро-Невской лавры в Ленинграде, рядом с могилой М. В. Ломоносова. На месте погребения останков С. П. Крашенинникова положить подлинную часть его надгробной плиты, дополненную до натурального размера. На реконструированной части плиты нанести надпись с указанием вклада С. П. Крашенинникова в развитие отечественной науки и даты перезахоронения. В головах установить бюст С. П. Крашенинникова работы М. М. Герасимова» [17, с. 5].

Однако всё это застопорилось на долгие четверть века. Сначала нужно было по останкам восстановить облик великого русского учёного, что, в конце концов, и довершила преемница М. М. Герасимова по лаборатории пластической антропологической реконструкции Г. В. Лебединская. Затем в суете повседневных дел в Академии наук о судьбе его останков несколько подзабыли. Так что лишь только 17 декабря 1986 г. на одном из очередных заседаний Всесоюзного Географического общества было объявлено о принятии решения по перезахоронению останков в Александро-Невской лавре.

Но и на этот раз из-за необходимости изыскания соответствующих средств в бюджете Академии наук, произошла заминка. Лишь 26 мая 1988 г., пролежав в картонной коробке в лаборатории антропологической реконструкции более двадцати пяти лет, останки С. П. Крашенинникова наконец-то были преданы земле на территории Некрополя Александро-Невской лавры. При этом временная надгробная плита имела надпись «Академик Степан Петрович Крашенинников. 1711—1755 гг.». Сейчас на месте этой плиты стоит невысокий постамент с вазой овальной формы, с той же надписью [17].

 

376

 

Итак, внимательное прочтение материалов, относящихся к описанию жизни С. П. Крашенинникова, обнаруживает настолько удивительные расхождения в датах и фактах, что биография великого русского натуралиста приобретает, буквально, мистический характер. Во всяком случае, привязка и проведение в 1938 г. 225-летнего юбилея учёного к 1713, а не 1711 г. вполне допускает таковую вот литературную натяжку. Как допускает её и тот факт, что могила была утеряна на двести с лишним лет и её лишь случайно обнаружили при хозяйственных работах в 1963 г. Подкрепляет эту мистичность и то, что после обнаружения останки С. П. Крашенинникова пролежали ещё четверть века, прежде чем были перезахоронены. А если к этому добавить, что в октябре 2011 г. юбилей великого русского натуралиста на фоне празднования 300-летнего юбилея другого гения русской науки — М. В. Ломоносова остался для академической общественности России практически незамеченным (о чём я, кстати, и предупреждал — [18]), что в 2013 г. намечалось, было, ещё раз отпраздновать 300-летний юбилей учёного и что на пьедестале его могилы в Некрополе Александро-Невской лавры период его жизни обозначен 1711—1755 гг., то представление о мистичности выглядит не таким уж и натянутым.

Таким образом, жизненный путь Крашенинникова, перипетии с обнаружением его могилы и перезахоронением останков, а также забвение 300-летнего юбилея вполне можно относить к феноменальным явлениям. Но столь же феноменальной является и сама научная деятельность великого русского натуралиста, к характеристике которой я и перехожу.

Начало научной деятельности С. П. Крашенинникова привязывается, как он сам пишет об этом в своей биографии, к августу 1733 г., когда он был «…отправлен студентом при академической свите в Камчатскую экспедицию с жалованием по сту рублей на год…» Прикомандированный к профессору И. Гмелину студент принимал настолько деятельное участие во всех научных работах, проводившихся под руководством своего наставника, что очень скоро ему стали поручать самостоятельные исследования, которые он единолично или совместно с другими студентами и геодезистами осуществлял в Восточной Сибири вплоть до середины 1737 г. Так что когда Гмелин и Миллер решили оправить на Камчатку вместо себя кого-либо из состава Академического отряда, то их выбор пал на Крашенинникова. И, надо сказать, они в нём не ошиблись. Впрочем, поговорим обо всём этом по порядку.

 

377

 

Как известно, 14 октября (25 октября по новому стилю) 1737 г. Крашенинников высадился на берег Западной Камчатки в устье реки Большой. Более трёх с половиной лет пробыл он на полуострове, предпринял за это время семь больших самостоятельных маршрутов, в ходе которых двенадцать раз (туда и обратно) пересёк весь полуостров от одного побережья к другому, а также осуществил целый ряд более коротких поездок. При этом на нартах, батах (камчатских долблёных лодках-однодревках) и пешком он, по его же собственным подсчётам [19], преодолел около 7 762 вёрст (около 7 800 км), добывая при этом самые разнообразнейшие сведения о природе полуострова и быте его населения.

В частности, уже через три недели после прибытия в Большерецк (через четыре недели после крушения шитика «Фортуна», лишь чудом не закончившегося гибелью всех его пассажиров и членов экипажа), Крашенинников в своём «Пятом рапорте И. Гмелину и Г. Миллеру» написал: «Приехавши в Большерецкий острог, сочинил я имеющимся в здешних местах зверям, птицам и рыбам и растущим около здешнего места деревам и травам реэстры с русскими и камчадальскими названиями. Тогда же написал слова здешнего большерецкого языка» [11, с. 557].

То есть, как можно видеть, всего лишь за три недели пребывания в Большерецке студент Академии наук успел сделать столько, сколько в наше время далеко не всегда успевает сделать целый отряд исследователей. Он и списки местных растений составил, и словарь ительменского языка сочинил, и успел по опросам и архивным материалам составить представление о «горячих ключах», «горелых сопках», извержениях, землетрясениях и цунами.

Более того, за это же время сумел настолько обстоятельно продумать план будущих исследований, что в последующих походах только в отдельных деталях отступал, да и то по независимым от него обстоятельствам, от намеченного. Причём этого намеченного и блестяще исполненного оказалось столь много, что и до сих пор данные бывшего студента Императорской Академии наук не потеряли своей научной ценности. Что, впрочем, и понятно, так как Крашенинников, подробно описавший природу Камчатки, историю её открытия и освоения, а также быт и деятельность коренного населения, проявил себя не только как историк, но и как ботаник, зоолог, этнограф, языковед, геолог, вулканолог, метеоролог, океанолог и географ.

И в самом деле, для историков собранные в «Описании земли Камчатки» сведения о событиях

 

378

 

периода открытия и освоения Камчатки по-прежнему имеют неоспоримую значимость, хотя многих фактов, относящихся к истории открытия и освоения Камчатки, обнаруженных в различных архивах уже многим позже после выхода этой книги в свет, Крашенинников не знал, да и не мог знать.

Что же касается ботаники, то академик В. Л. Комаров называл его самым первым ботаником, профессионально изучавшим растительность Камчатки. Столь же однозначно и зоолог П. Ю. Шмидт, другой участник знаменитой Камчатской экспедиции Ф. П. Рябушинского 1908—1911 гг., указывал, что именно Крашенинников первым из европейцев начал изучение животного мира Камчатки. Так что далеко не случайно современные камчатские исследователи в лице, например, известной на Камчатке ботаника и краеведа Н. А. Ефремовой, называли его первым экологом не только Камчатки, но и всей России.

Точно так же и геологи считают, что это именно Крашенинников положил начало сбору сведений о недрах полуострова. А сейсмологи и вулканологи, связывая с его именем появление самых первых научных описаний извержений, землетрясений и цунами, по праву относят его к основоположникам отечественной вулканологии и сейсмологии.

То же самое можно сказать и относительно метеорологии. То есть, хотя ещё и до появления С. П. Крашенинникова на полуострове некоторые моряки («Журналы Первой Камчатской экспедиции», 2012) и землепроходцы пытались записывать различные сведения о погоде и климате Камчатки, всё же первым проводить регулярные инструментальные метеонаблюдения, в том числе и за приливами моря в устье Большой реки, начал студент Академии наук.

Особый интерес представляют и этнографические данные, собранные С. П. Крашенинниковым во время пребывания на полуострове. Во всяком случае, обилие и новизна содержащихся в «Описании…» самых разнообразных этнографических сведений позволило в своё время известному отечественному этнографу Л. Я. Штернбергу (1936) назвать его «Нестором» русской этнографии. Это и понятно, так как бывший студент не только составил самые первые, пусть бы и краткие, словари ительменского, корякского и курильского языков, но и обособил на основе изучения разных диалектов ительменского языка три основные этнические группы коренного

 

379

 

населения южной половины Камчатки: западно-камчатскую (с подгруппами кыкшай-ай, лигнурин и кулес), юго-восточную (суаачу-ай и чупахжу) и центрально-камчатскую (ханчалай, или собственно ительмены, и камчадалы). А в придачу к этому записал некоторое количество ительменских, корякских и айнских легенд и сказок, положив тем самым начало собирательству своеобразного фольклора народов Северо-Восточной Азии и Сибири.

К сказанному остаётся добавить, что, занимаясь сбором и обобщением конкретных сведений о быте, нравах, обычаях и культуре местного населения, С. П. Крашенинников постоянно размышлял и над общими проблемами бытия в самом лучшем (философском) смысле этого слова. И в этих размышлениях преуспел настолько, что многим позднее, в своей «Речи о пользе науки и художеств», произнесённой в публичном академическом собрании 6 сентября 1750 г. (за три десятилетия до французских натуралистов-просветителей, кстати) сделал вывод о том, что исключительное значение в формировании человеческого мышления играет воспитание, под которым он понимал всю совокупность влияния общественного сознания на человека: «Разум наш купно с телом будто возрастает, получая час от часу большее познание». Подметив, попутно, при этом, что воспитанные в определённых условиях люди с трудом воспринимают новые взгляды и представления.

В целом же, как считает этнограф Н. П. Никольский [20], взгляды Крашенинникова на развитие коряков, ительменов и курил сводятся к тому, что всё отличие коренных народов от просвещённых наций определяются лишь разницей их культур, а не способностью усваивать и создавать знание как таковое. И вот тому весомое подтверждение: «Вся камчатская посуда и все экономические их принадлежности состоят в чашах, корытах, берестяных кухнях, а по тамошнему чуманах, да в санках и лодках; в чашах и корытах варили они есть и себе, и собакам, кухни употребляли вместо стаканов, санки к езде зимою, а лодки летом. Чего ради и писать бы о том более нечего, есть ли бы сей народ, так как другие, имел тогда или знал употреблять металлы. Но как они без железных инструментов могли всё делать, строить, рубить, долбить, резать, шить, огонь доставать, как могли в деревянной посуде есть варить, и что им служило вместо металлов, о том, как о деле не всякому знаемому, упомянуть здесь не непристойно, тем наипаче, что сии средства не разумной или учёной народ вымыслил, но дикой и грубой, и трёх перечесть не умеющий. Столь сильна нужда умудрять к изобретению потребного к жизни!» [21, с. 31].

 

380

 

Из этого можно видеть, что по отношению к коренным жителям Камчатки Крашенинников выступает как представитель более просвещённого народа, а не как апологет якобы высшей расы. Что особенно весомо подтверждается его собственным доброжелательным и уважительным отношением к встречавшимся на его пути корякам, ительменам и курилам.

И всё же, безусловно, наибольший вклад бывший студент Императорской Академии наук внёс в отечественную и мировую географию. Причём, как это специально подчёркивает в своём предисловии к факсимильному изданию «Описания…» известный отечественный историк Б. П. Полевой [14], географы и до сих пор высоко оценивают капитальное творение «птенца Петрова» за то, что в нём основное и пристальное внимание уделяется географии Камчатки и сопредельных с ней регионов. А современные географы однозначно воспринимают автора «Описания…», горячо и последовательно ратовавшего за глубокое и всестороннее развитие отечественной географии, в качестве одного из самых первых и выдающихся географов России.

Кстати, говоря о тщательности сбора бывшим студентом географических сведений, стоит привести пример с описанием части беринговоморского побережья от перешейка, соединяющего Камчатский полуостров с материком, до современного мыса Наварин. Суть дела тут заключается в том, что сам Крашенинников севернее рек Караги и Лесной так и не побывал. А потому все сведения о географии более удалённых территорий он получил из расспросов местных жителей и служилых людей, а также из некоторых данных, полученных при плавании бота «Св. архангел Гаврил» к Берингову проливу. При этом нынешний полуостров Ильпинский он именовал Говенским мысом (по острожку Говынк, расположенному в самой его изголови); нынешний залив Корфа — Олюторским морем (по впадающей в него реке Олюторке); нынешний полуостров Говена — Олюторским носом (по реке Олюторке — ныне Вывенка); нынешний полуостров Олюторский — Пахачинским носом (по реке Пахаче); а полуостров, заканчивающийся современным мысом Наварин — Катырским носом (рис. 1). Однако без малого век спустя известный мореплаватель Ф. П. Литке «сместил» по ошибке названия всех указанных полуостровов на одно к востоку. Не обратив при этом внимания не только на описание С. П. Крашенинникова, но и на то, что практически также мыс Св. Фаддей (ныне – Наваринский) изображён и на «Карте Шпанберга с показанием пути Фёдорова и Гвоздева к Америке» (рис. 2).

 

381

 

Рис. 1. Карта земли Камчатки с около лежащими местами [21].

Рис. 2. Карта М. Шпанберга [30].

 

382

 

Таковы основные научные достижения С. П. Крашенинникова. Правда, в ответ на это можно возразить — а причём тут «феномен Крашенинникова», и есть ли он вообще, этот самый феномен, коль скоро волею судеб бывший студент оказался первым исследователем Камчатки — а первому, как известно, всегда есть чего открывать?

Однако, как уже говорилось выше, выбор именно его для изучения Камчатки, а не другого студента академического отряда, был далеко не случаен, ибо ещё в предварительных исследованиях природы Сибири он показал и профессионализм, и способность преодолевать организационные трудности, и просто незаурядную физическую выносливость исследователя полудиких земель.

К тому же, он был не единственным в то время исследователем Камчатки. В частности, в последние месяцы его пребывания на полуострове и несколько позже после его отъезда посильные научные исследования здесь проводил и другой студент — Алексей Горланов. Однако если о научной деятельности Горланова мало что известно, то материалами Крашенинникова сплошь и рядом не считал зазорным пользовался такой во всех отношениях незаурядный учёный, как адъюнкт Императорской Академии Георг Стеллер, также долгое время пребывавший на Камчатке. То есть, даже этот, изначально более профессионально подготовленный, очень зрелый и на редкость внимательный и вдумчивый исследователь не смог потеснить на поприще сбора и обобщения информации студента Крашенинникова.

Впрочем, и на это можно было бы возразить, что, мол, Крашенинникову просто повезло, так как его руководителями и наставниками были такие выдающиеся учёные того времени как И. Г. Гмелин и Г. Ф. Миллер, разработавшие для него подробнейшую — в восемьдесят девять параграфов — инструкцию на все, позволительно сказать, случаи жизни. Да и в последующем не оставляли его без своих советов, рекомендаций и наставлений.

Но, во-первых, как выясняется, оба наставника не особенно утруждали себя обучением студентов. Но, во-вторых, подобные, и столь же подробные, инструкции были получены и другими, в том числе и Г. Стеллером, участниками научного отряда Второй Камчатской экспедиции. Однако далеко не всем из них удалось внести достаточно заметный вклад в общее дело, тогда как Крашенинников, пусть бы и жалуясь время от времени на тяжесть обстоятельств, сбор и обработку первичных данных проводил постоянно и в любых условиях. И, следовательно, его феноменальная способность к получению и обобщению самых разнообразных сведений действительно имеет место быть.

 

383

 

Таким образом, С. П. Крашенинников предстаёт перед нами в качестве весьма и весьма незаурядного исследователя всего нового и необычного. Что и отметил М. В. Ломоносов, который о своём современнике и друге отозвался так: «…взяты были из московских Заиконоспасских школ двенадцать человек школьников в Академию наук, между коими находился бывший после профессор натуральной истории Крашенинников… оных половина взяты с профессорами в Камчатскую экспедицию, из коих один удался Крашенинников, а прочие все от худова присмотру все испортились» [15, с. 22].

Правда, Ломоносов несколько завысил количество «испортившихся», ибо в числе таковых студентов были, например, и полностью состоявшийся как специалист А. Горланов, и очень талантливый, но преждевременно умерший ещё в экспедиции, Л. Иванов. Однако это не только не умаляет достижений Крашенинникова, но и оттеняет, подчёркивает их. Ибо не столько стечением обстоятельств, сколько благодаря личному таланту, трудолюбию и настойчивости, бывший студент Академии наук стал первым среди равных.

Тем разительней на этом фоне достижений великого русского натуралиста и признания его заслуг выглядит тот факт, что за 255 лет со дня выхода в свет знаменитого «Описания…» очень многие из содержавшихся в нём фактов и данных воспринимались неверно, а порою и вообще переиначивались самым немыслимым образом. Что особенно наглядно прослеживается на примере описания его поездок по полуострову [18, 22].

И в самом деле, все свои путешествия дотошный студент подробно и тщательно представил в дорожных журналах, рапортах, письмах и в самом «Описании…» Однако стоит только внимательно вчитаться в его подлинные тексты и в публикации исследователей его научного творчества, как обнаруживается множество несоответствий данных канонического текста «Описания…» с выкладками тех учёных и краеведов, которые в своих исследованиях на них опирались. Начиная с того, что само число пересечений С. П. Крашенинниковым полуострова варьирует у разных авторов от восьми до двенадцати, а суммарная протяжённость всех маршрутов по Камчатке — от пяти с небольшим до десяти тысяч вёрст.

Более того, зачастую одни те же части одного и того же маршрута рисуются разными авторами, а порой одним и тем же автором, совершено по-разному (рис. 3, 4). Не говоря уже о том,

 

384

 

что почти все исследователи нередко прочерчивают пути Крашенинникова там, где он никогда не проезжал, либо, наоборот, не проводят даже там, где он проезжал трижды. Например, описывая маршруты по восточному побережью Камчатки, они привязывали их к берегам Кроноцкого, Камчатского и Озерновского полуостровов, хотя на самом деле тот пересекал их основания.

Понятно, конечно же, что в некоторой степени причиной всех названных накладок оказалось недостаточное знание историками и краеведами природных особенностей и ландшафтов полуострова. В частности, незнание того, что восточные берега Камчатки почти сплошь окаймлены обрывами, нередко уходящими прямо в воду, из-за чего их практически невозможно объехать по морскому берегу. И всё же приходиться констатировать, что ведущую роль в этом сыграло то, что географы, историки и краеведы попросту не сумели правильно прочитать Крашенинникова. Ибо он и в своей книге и, особенно, в своих путевых журналах [19] приводит не только название начального, промежуточных и конечного пунктов очередного дневного перехода, но и, нередко, часы его начала и окончания. Не говоря уже о расстоянии от одного пункта до другого, а также о количестве днёвок (и их причин) в том или ином острожке или месте. Так что восстановить маршруты С. П. Крашенинникова, за исключением разве что некоторых мелких деталей, по данным «Описания…», как показывает мой опыт работы с первичным текстом [18, 22], особого труда не представляет.

То же самое можно сказать и относительно трёхкратного пересечения Крашенинниковым Срединного хребта. И в этом случае почти все интерпретаторы приурочивают его маршруты к долинам рек Колпаковой и Воровской, по которым он не никогда проезжал, и, наоборот, не прорисовывают, за редким исключением, по долине реки Облуковиной, по которой он проезжал трижды. Хотя непременно упоминают при этом о землетрясениях, дважды пережитых бывшим студентом во время проезда по долине этой реки.

Например, известный исследователь деяний Крашенинникова Н. Г. Фрадкин в своих брошюрах приводит одну и ту же выписку из «Описания…»: «…Вдруг, как от сильного ветра, лес зашумел, и земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, снег с оных покатился» [12, с. 24; 13, с. 30], которая явно говорит об его знании подлинных материалов учёного. И, тем не менее, все его маршруты с западного побережья полуострова к Верхнекамчатску и обратно Фрадкин прорисовывает по рекам Колпакова и Воровская,

 

385

 

а не по Облуковине (рис. 3а, 3б), в долине которой Крашенинников дважды — в 1738 и 1740 г. — испытал удары подземной стихии.

То есть, повторюсь лишний раз, восстановить подлинность маршрутов Крашенинникова по полуострову можно было и без знания ландшафтных особенностей той или иной местности. А это однозначно свидетельствует о том, что комментаторы материалов Крашенинникова проявили досадную небрежность при интерпретации соответствующих данных «Описания…» И вот тому ещё одно убедительное доказательство.

При внимательном просмотре карт-схем маршрутов Крашенинникова по Камчатке, нарисованных различными исследователями (рис. 3, 4,), обнаруживается, что бывший Большерецкий острог на них обозначен где угодно: на месте современного Усть-Большерецка, расположенного в десяти километрах от морского побережья (рис. 3а, 3б, 4а, 4б); на месте нынешнего села Кавалерское, куда Большерецк был перенесён в 1928 г. (рис. 4в); на месте ныне нежилого Большерецка, некогда стоявшего на косе в сорока километрах южнее современного Усть-Большерецка (рис. 4г), но только не на островах между реками Гольцовкой и Быстрой вблизи их слияния, где был основан и более двухсот лет простоял подлинный Большерецк (рис. 2, 5).

При этом сам Крашенинников пишет так: «Большерецкий острог стоит на северном берегу Большей реки между впадающими во оную посторонними реками Быстрою и Гольцовкою в 33 верстах от Пенжинского (Охотского. — В. Б.) моря» [11, с. 500—501], да и на «Карте земли Камчатки со всеми около лежащими местами», размещённой в «Описании…» и созданной при его непосредственном участии Большерецкий острог также размещается между реками Быстрой и Большой (рис. 2). Нужны ли тут комментарии?

Впрочем, при интерпретации материалов Крашенинникова ошибки допускались не только в географии описываемых им мест. В частности, и до сих пор историки, геоморфологи, геологии, вулканологи, геофизики и сейсмологи, ссылаясь на него, пишут о том, что в результате катастрофического землетрясения 6 (17) октября 1737 г. на побережья Северных Курильских островов, юго-восточной Камчатки и острова Беринга обрушилось цунами высотой более тридцати сажен, то есть около шестидесяти четырёх метров. При этом они совершенно не обращают никакого внимания на то, что при такой высоте весь лес на юго-восточном побережье Камчатки был бы стёрт с

 

386

 

Рис. 3. Карты поездок С. П. Крашенинникова по Камчатке разных авторов: а — карт-схема Н. Г. Фрадкина [12, с. 44], б — карт-схема Н. Г. Фрадкина [13, с. 30], в — карта аббата Жан Шаппа д’Отероша, 1968 г. [31], г — фрагмент карты Н. Н. Степанова [11, с. 29].

 

387

 

Рис. 4. Карты поездок С. П. Крашенинникова по Камчатке разных авторов: а — карта Н. Н. Степанова [11, с. 34], б — карт-схема Б. П. Полевого [21, с. 22], в — карт-схема П. А. Хоментовского [32, с. 43], г — карт-схема И. П. Магидовича и В. И. Магидовича [33].

 

388

 

Рис. 5. Обобщённый авторский вариант карт-схемы основных маршрутов С. П. Крашенинникова по Камчатке.

 

389

 

лица земли на отметках до 65—70 метров. На то, что вдоль этой горизонтали образовались бы огромные завалы из камней, земли и вывороченных деревьев, которые прослеживались бы в рельефе и в наши дни. И на то, что в своём пятом рапорте Гмелину и Миллеру Крашенинников, на основе данных свидетелей, опрошенных сразу же по следам событий, максимальную высоту цунами оценивает в 13—15 сажен [11]. Не говоря уже о том, что на самом деле максимальные высоты цунами 1737 г. колебалась от 10—13 метров в районе Северных Курильских островов и до 16—18 метров и несколько более в отдельных бухтах юго-востока Камчатки [23, 24].

И всё же самым, пожалуй, показательным примером искажения данных Крашенинникова является интерпретация событий, связанных с уже упоминаемыми Облуковинскими землетрясениями 1738 и 1740 г. Впрочем, для пущей достоверности приведу выдержку из коллективной статьи «Южный Черпук и Северный Черпук — крупнейшие голоценовые моногенные вулканические формы Срединного хребта Камчатки (Россия)» [25]. Поскольку именно в ней впервые высказана гипотеза о генетической связи объединённого (то бишь одного) Облуковинского землетрясения с вулканическим извержением, якобы произошедшем в районе Срединного хребта во времена Крашенинникова:

«По морфологии конуса и потока, ничтожному слою органики, перекрывающему отложения Северного Черпука, по некрупным единичным кустам кедрового стланика можно ожидать, что возраст извержения окажется совсем молодым.

В этой связи, заслуживают внимание данные, приведённые в книге С. П. Крашенинникова, где описаны явления, мало свойственные для западного подножия Срединного хребта Камчатки и примыкающей к нему Западно-Камчатской равнины. Во время обеда в стане над р. Оглукоминой (сейчас р. Облуковина. — Прим. авторов.), в 30 верстах к западу от Срединного хребта 8 декабря (по старому стилю) 1740 г. произошло следующее событие: “Страшный шум лесу, который сперва приняли мы за восставшую бурю, но как котлы наши с огня полетели, и мы, сидя на санках, зашатались…” [Описание…, с. 80].

Более подробно всё это описано в “Двадцатом рапорте Гмелину и Миллеру от 13 ноября 1742 г.” [Описание…, с. 628—629]: “…вдруг как от сильного ветра лес зашумел, и земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, и снег с оных покатился. Означенного трясения приметили два вала, из которых один около минуты

 

390

 

продолжался, а другой, который вскоре вслед за первым следовал, очень скоро прошёл, а больше того дня ничего не приметили… токмо слышали часто гром под землёю. В ноги очень часто земля тряслася, токмо легко, а перед всяким трясением гром под землёю слышали… На другой день, декабря 9 дня, поутру около 8 часов, переехав Оглукоминский хребет (Срединный хребет Камчатки. — Прим. авторов), сильный гром под землёю слышали, а трясения земли не приметили”.

Из наблюдений за сильными извержениями камчатских вулканов следует, что подобные явления сопровождали каждое такое извержение (Влодавец, Пийп, 1957; Пийп, 1956 и др.).

Возможно, что наблюдавшиеся С. П. Крашенинниковым события указывают на начало извержения Северного Черпука. Сильные же землетрясения хорошо согласуются с внедрением в верхние горизонты земной коры и подъёмом к поверхности очень вязкой магмы, характерной для этого вулканического образования. Длительное время ощущавшийся подземный гул (“гром”) в комбинации со слабыми толчками земной поверхности с высокой долей вероятности может свидетельствовать об интенсивной эксплозивной деятельности Северного Черпука в это время.

Если предположение авторов верно, то Северный Черпук станет не только самым молодым вулканическим образованием Срединного хребта Камчатки, но и пока единственным выявленным аппаратом, возникшим здесь в историческое время» [25, с. 29].

Надо отдать должное авторам статьи в том, что, высказав своё представление о связи якобы единого Облуковинского землетрясения с вулканическим извержением в районе Срединного хребта в форме предположения, они избежали ненужной в данном случае категоричности. Что, однако, не избавило их от ошибок, из которых присвоение двенадцатому рапорту Крашенинникова двадцатого номера далеко не самая принципиальная.

Впрочем, об ошибках речь пойдёт попозже, а пока отмечу, что высказанное представление вместе с заключающейся в нём интригой полностью повторяется и в двухтомной монографии «Катастрофические процессы и их влияние на природную среду» [26]. Ибо в ней это, якобы «единое», землетрясение, также увязывается с извержением Северного Черпука, в результате которого в десяти километрах к югу от вершины Ичинского вулкана сформировался шлаковый конус высотой до 230—240 м, и мощный (до 100 м в первом звене, и до 45 м — во втором звене) лавовый

 

391

 

поток общей длиной около восемнадцати километров и площадью около тридцати одного квадратного километра.

По существу, таковой же точки зрения, отказавшись, правда, от идеи связи Облуковинского землетрясения с извержением Северного Черпука, придерживаются и авторы капитальной монографии «Новейший и современный вулканизм на территории России»:

«Весьма интересными и необычными были явления, описанные в работе С. П. Крашенинникова [Описание…, ], но никогда позднее не отмечавшиеся для западного подножия Срединного хребта Камчатки и примыкающей к нему Западно-Камчатской равнины. Там указывается, что во время обеда в стане над р. Оглукоминой (сейчас р. Облуковина), в 30 верстах к западу от Срединного хребта 8 декабря 1740 года произошло следующее (далее почти полностью приводится уже цитируемое выше описание событий, изложенное в двенадцатом рапорте Крашенинникова. — В. Б.)

… Как следует из наблюдений за сильными извержениями камчатских вулканов, подобные явления практически сопровождали каждое такое событие (Пийп, 1956; Влодавец, Пийп, 1957; Гущенко, 1979; и др.), но были мало характерны для глубоких (см. ниже) тектонических землетрясений. В связи с чем мы полагаем, что наблюдавшиеся С. П. Крашенинниковым события, скорее всего, предваряли или сопровождали начавшиеся извержения расположенных поблизости вулканов, поскольку такие землетрясения хорошо согласуются с внедрением в верхние горизонты земной коры и подъёмом к земной поверхности вязкой магмы. Длительное время ощущавшийся подземный гул (“гром”) в комбинации со слабыми толчками земной поверхности может свидетельствовать об интенсивной эруптивной деятельности.

…Землетрясение 8—9 декабря 1740 г. датировано (по [11] 17 декабря 1738 г. из-за ошибки, допущенной там самим С. П. Крашенинниковым. Глубина его (350 км) оценена, вероятно, по месту события (долина р. Облуковина в Срединном хребте Камчатки) и в связи с современными представлениями о положении здесь фокальной зоны.

Не исключено, что описанные выше явления могли сопровождать извержения на сравнительно небольшом удалении от маршрута С. П. Крашенинникова вулканов Ичинский и Хангар…» [27, с. 556—557].

То есть, как можно видеть, во всех указанных работах красной нитью проходит мысль о том,

 

392

 

что на реке Облуковина бывший студент пережил только одно — 8 декабря 1740 г. — землетрясение. Но так ли это? Попробую разобраться, и с этой целью приведу подлинные высказывания Крашенинникова по этому поводу, как с тем, чтобы можно было тщательно проанализировать содержащуюся в них информацию, так и с тем, чтобы попробовать исключить возможность искажения этой информации в будущем:

«При объявленном возгорении (извержении вулкана Плоский Толбачик. — В. Б.) ничего особливого не примечено, выключая лёгкое земли трясение, которое было и прежде того и после. Большее трясение земли чувствовали мы в (в первой. — В. Б.) половине декабря месяца 1738 года, едучи в Верхней Камчатской острог из Большерецка. Мы были тогда недалеко от хребта Оглукоминского, и стояли на стану в полдни. Страшной шум лесу, которой сперва заслышали, почитали мы за восставшую бурю, но как котлы наши с огня полетели, и мы, сидя на санках зашатались, то узнали подлинную тому причину. Сего трясения было токмо три вала, а вал за валом следовал почти поминутно», — пишет Крашенинников об извержении в районе вулкана Толбачик» [21, с. 173—174].

Вообще-то, замечу, при беглом сравнении этого описания с приведёнными выше цитатами, действительно, можно подумать, что он запутался в датах описываемых событий. Однако если обратиться к данным путевого журнала «Описание дороги студента Крашенинникова», непременно заполняемого им после каждого очередного дневного перехода, то окончательный вывод окажется далеко не в пользу этого умозаключения (здесь и далее числа выделены мною для наглядности. — В. Б.):

«1738 год, декабрь. 2, 3, 4. Оглукомина река. Стояли за неотправлением подвод. 5. Амаг речка — 43 версты. 6. Ткеяху река — 44 версты. 7. Кырганик река — 28 вёрст. 8. Приехали в Верхний Камчатской острог — 48 вёрст» [19, с. 204].

«1740 год, декабрь. 5. Оглукомина река. 6. Дневали на Оглукоминой. 7. Пустая юрточка — 40 вёрст. 8. Оглукоминский хребет — 47 вёрст. 9. Кырганик река — 28 вёрст. 10. Приехали в Верхней Камчатской острог — 44 версты» [19, с. 212].

И в самом деле, из содержаний этих выдержек следует, что 6 декабря 1738 г. бывший студент находился на подъезде к Облуковинскому перевалу, тогда как в 1740 г. он подъехал к перевалу 8 декабря. И, следовательно, характеристика землетрясения, приводимая в основном тексте «Описания…», действительно относится к 1738 г.

 

393

 

Впрочем, не стану спешить с окончательным выводом и приведу для прояснения сути дела описание землетрясения, содержащееся в уже упоминаемом «Двенадцатом рапорте И. Гмелину и Г. Миллеру»:

«В Верхний Камчатской острог приехал я декабря 10 дня. От Кикчика до Верхнего Камчатского острога имел благополучный путь. В означенном пути ничего примечания достойного не учинилось, кроме трясения земли, которое было декабря 8 дня около полудня, а мы в то время стали на стан обедать, который стан имели над рекою Оглукоминой, не доежжая вёрст за 30 до Олукоминского хребта. Оное трясение было следующим образом: как мы отобедали, и всякой к своим санкам пришли, то вдруг как от сильного ветра лес зашумел, и земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, и снег с оных покатился. Означенного трясения приметили два вала, из которых один около минуты продолжался, а другой, которой вскоре за первым следовал, очень скоро прошёл, а больше того дня ничего не приметили, может быть, что и ещё земля тряслась, но в езде приметить невозможно было, только слышали часто гром под землею. В ноги очень часто земля тряслась, токмо легко, а перед всяким трясением гром под землёю слышали. Ночевали мы близ хребта Оглукоминского.

На другой день, поутру около 8 часов, переехав Оглукоминской хребет, сильный гром под землёй слышали, а трясения земли не приметили. Как мы на Оглукоминской хребет подымались, то вся та гладь, которою ехали, снегом завалена была, которой с гор во время трясения осыпался, так что с трудностию проехать можно было.

Приехав в Верхней Камчатский острог, спрашивал я у жителей о вышеописанном земли трясении, было ли у них или нет, и они объявили, что в означенные числа у них земля тряслася и гром слышан был, токмо очень легко» [11, с. 629].

И снова приходится отмечать, что поначалу это описание также кажется идентичным первому. Однако если более вдумчиво вчитаться в приведённые тексты, то, помимо редкостной близости дней (6 и 8 декабря) и мест проявления (недалеко от Облуковинского перевала) описываемых в них событий, можно обнаружить и весьма принципиальные различия в их содержаниях:

1) путешественники ещё только готовили обед («котлы с огня полетели»), в первом случае, и уже «отобедали и пришли к санкам» — во втором;

 

394

 

2) спутники С. П. Крашенинникова и он сам спокойно сидели на санках в первом случае и вынуждены были держаться за деревья, подойдя к санкам, чтобы не упасть — во втором;

3) в 1738 г. наблюдалось три волны сотрясений, а в 1740 г. — две;

4) отмечалось полное отсутствие подземного гула в первом случае и длительное, вплоть до всего последующего дня, подземное громыхание — во втором;

5) в 1738 г. схода снежных лавин не было вообще, а в 1749 г. в окружающих ландшафтах произошли более чем заметные метаморфозы из-за схода снежного покрова;

6) в первом случае отмечается полное отсутствие упоминаний о землетрясении у жителей верхней части долины реки Камчатки, а во втором — показания этих же жителей свидетельствуют о лёгком трясении и слабом подземном «громе» в районе Верхнекамчатска, удалённого от верховьев реки Облуковина на сто километров.

То есть, как можно видеть, в названных текстах действительно описываются совершенно разные проявления стихии. Однако авторам проанализированных выше работ почему-то показалось, что и в том, и в другом случаях говорится если не одно и то же, то, по крайней мере, об одном и том же. Отчего они и пришли к выводу о том, что Крашенинников допустил путаницу в датах, а потому его следует «поправить».

Кстати, в одном из библиотечных экземпляров «Описания…» 1949 г. издания (Институт вулканологии и сейсмологии ДВО РАН), в части текста, относящейся к описанию землетрясения на реке Облуковина в 1738 г., эта дата от руки исправлена на 1740 г. Однако, на мой взгляд, эта «поправка» не выдерживает критики, ибо очень трудно представить, чтобы такой добросовестный наблюдатель, как Крашенинников допустил столь много разночтений при описании одного и того же события.

Можно было бы привести ещё не один пример подобного рода искажения данных великого учёного. Однако поскольку другие факты всего лишь пополняют, не меняя сути дела, список ошибочных толкований, то перейду к заявленному выше гипотетическому (если не сказать — фантастическому) объяснению явления по имени «феномен Крашенинникова».

Из всего сказанного выше можно видеть, что нацеленность Крашенинникова на восприятие окружающего мира, особенно учитывая тот факт, что работал он в невероятно стеснённых обстоятельствах, просто поразительна. Настолько поразительна, что временами можно подумать,

 

395

 

будто он как бы «считывал» из какого-то информационного источника конкретные факты, из которых затем и составлял цельную картину действительности. И это далеко не случайно.

Дело в том, что в науке, как в специфической сфере человеческой деятельности, существуют три основных способа поиска, сбора, обработки и организации (обобщения) данных и информации в целом. При первом, и наиболее традиционном из них, исследователи в полном согласии с уже имеющимися материалами и на основе апробированных методологий собирают и уточняют информацию в рамках господствующей на данное время научной парадигмы. Доводя тем самым сложившуюся систему взглядов и представлений по поводу того или иного объекта, явления или процесса либо до полного совершенства, как это было в случае с великим Птолемеем, создавшего изумительно точный для его времени математический аппарат по исчислению движения небесных светил; либо до полнейшего абсурда, как это было с тем же Птолемеем, поставившим в центр тогдашней Вселенной Землю, а не Солнце.

На втором пути познания информация как таковая скорее даже не собирается, а создаётся, конструируется в ходе специальных и целенаправленных экспериментов, мощно расширяющих наше чувственное восприятие природы от атомов и прочих элементарных частиц с одной стороны и до расширяющейся Вселенной с другой. И этот способ на сегодня является самым продуктивным методом познания Природы.

Однако и он не исчерпывает всех возможностей человека познавать мир, ибо есть ещё и третий способ мышления, способный, буквально, переворачивать все наши знания и представления, базирующийся на умении отдельных индивидуумов организовывать уже имеющуюся и вновь появившуюся информацию в новое знание. Как это случилось, якобы, по наитию, с Николаем Коперником, совершенно, казалось бы, «неожиданно» поместившим Солнце в центр нашей солнечной системы, или с Альбертом Эйнштейном, который, несмотря на свой «слабый», по отзывам оппонентов, математический аппарат, сумел вывести фундаментальное (и на редкость изящное) E=mc2.

И это не только моё мнение. Вот что, например, говорил по этому поводу С. Г. Кара-Мурза: «Есть редкий тип учёных, которые объект своего исследования ощущают “мышечно”, они его чувствуют телом — а потом уже постигают свои чувства умом, “поверяют алгеброй гармонию”.

 

396

 

Известный пример — Эйнштейн, который ощущал себя частицей света, летящей в пространстве. Он говорил: “Сначала я нахожу, а потом ищу”. Замечу, что такой тип мышления характерен как раз для русской культуры и особенно русской науки» (Правда. — 2001. — 23 апр. — № 44).

Об этом же говорила и Анна Капица, когда утверждала, что Пётр Леонидович Капица «видит физику»: «П. Л. пишет статью и никак не может договориться с Пигаевским и с С. Андреевым. Он не может их убедить, они считают, что П. Л. не прав. У них разное видение и понимание физических явлений. П. Л. их “видит”, и ему иногда трудно подобрать доказательства, он видит, что так есть, а теоретикам нужны ясность мышления и математическая точность доказательства» [28, с. 147].

Вот и С. П. Крашенинников относится к той категории исследователей, которые после долгих и порой мучительных попыток по-новому организовать уже имеющуюся и вновь появившуюся информацию завершают исследования созданием либо стройной и строгой научной теории, либо сводом по-новому организованных знаний о тех или иных особенностях Природы. То есть «феномен Крашенинникова» именно в том и заключается, что бывший студент относился к той когорте землян, которые были буквально нацелены на восприятие разнообразной информации, рассеянной в физическом пространстве, причём ещё и способными её настолько творчески обобщать и организовывать, что становились сотворцами единого информационного пространства.

Таким образом, загадка «феномена Крашенинникова» столь притягательна, а способность бывшего студента собирать, организовывать и обобщать первичные данные настолько, как было показано выше, поразительна, что это не только ставит его в ряд наиболее выдающихся интеллектуалов всех времён и народов, но и допускает использование для трактовки этого феномена любые возможные объяснения. В том числе и привлечение, пусть бы и несколько наивных, а временами и откровенно спекулятивных, представлений об информации и информационном пространстве (поле), как о порождении «Космического разума», с которым в отдельных случаях может контактировать человек. В нашем случае – С. П. Крашенинников.

И в самом деле, предпосылками возможного установления диалога человека с «Космическим разумом» служат следующие обстоятельства. Во-первых, как уже говорилось, сама по себе информация как философская категория составляет единое целое с материей, пространством и временем.

 

397

 

Во-вторых, человек, в свете современных представлений, является сложной, социально-интегрированной системой, находящейся, вследствие непрерывного обмена информацией, в неразрывном единстве с окружающим информационном пространством. Если, конечно, понимать под последним постоянно функционирующую совокупность (систему, комплекс) всех знаний об органической и неорганической природе нашей планеты и Вселенной, и если, при этом информация трактуется как мера упорядоченности — то есть как противоположность энтропии и хаоса.

В-третьих, судя по представлениям В. И. Вернадского, развиваемыми в последствии В. М. Бехтеревым, Д. П. Лазаревым, Ю. В. Гуляевым, В. П. Казначеевым, В. М. Кандыбой, Б. И. Искаковым и многими другими учёными и подтверждённым исследованиями В. В. Налимова, Н. Н. Моисеева и А. Н. Менделяновского [29], в живом организме помимо привычного для нас вещества и энергии существует нечто такое, что самым непосредственным (материальным) образом связывает его со всеми природными процессами, происходящими на земной поверхности (в информационном, то есть, пространстве). И это «нечто» с достаточным на то основанием можно именовать частью целостного «космического разума», понимая под последним постоянно функционирующую совокупность (систему) всех знаний об органической и неорганической природе нашей планеты и Вселенной, объединённых в общее информационное поле (пространство).

Ну и, наконец, в-четвёртых, исходя из современной гносеологической модели строения Вселенной, человек сам по себе рассматривается как своеобразный микрокосмос, как составная часть Большого Космоса, то есть как производное от этого самого «космического разума». Хотя, конечно же, и действовать, и мыслить человек как живой организм может только и только в пределах узкой области существования органической жизни, то есть в пределах биосферы, с которой он неразрывно связан и вне которой он (по крайней мере — пока) существовать не может. Впрочем, на этом я и остановлюсь, дабы не забрести в поисках объяснения «Феномена Крашенинникова» к божественному провидению.

Итак, всё выше сказанное однозначно свидетельствует о двойственном отношении исследователей к научному творчеству С. П. Крашенинникова. С одной стороны, это проявляется в более чем подчёркнутом, особенно в работах краеведов, пиетете к самому имени автора «Описания земли Камчатки.

 

398

 

В том смысле подчёркнутом, что всё, сказанное великим натуралистом, не подвергалось ни малейшему сомнению, хотя ошибок в материалах С. П. Крашенинникова обнаруживается не так уж и мало. А с другой стороны — это никакой логике не поддающееся искажение первичной информации, содержащейся в каноническом труде и других работах великого русского естествоиспытателя, комментаторами его научного наследия. Что наряду с неоднозначностью определения дат его рождения и смерти позволяет говорить о существовании своеобразного явления, которое с полным на то основании можно именовать «Феноменом Крашенинникова». Во всяком случае, в отечественной науке нет, пожалуй, более яркого примера того, чтобы даже самые очевидные и достоверные факты и явления, описанные одним исследователем, совершенно невероятным образом истолковывались и трактовались другими.

В то же время «Феномен Крашенинникова» позволяет говорить о способности отдельных индивидов либо «чудесным» образом преобразовывать имеющуюся в их распоряжении информацию в новое знание, либо получать таковое знание откуда-то извне. И хотя это последнее представление о «Космическом разуме» в известной мере спекулятивно, оно всё же имеет под собой некоторые основания. Другое дело — насколько весомо эти основания были изложены лично мною. Но это уж совершенно иная опера. Я же свой лоб под возможные щелчки подставил. Так что посмотрим, каковы будут шишки.