История образования Петропавловска-Камчатского изначально и неразрывно связана с океаном. Как по причине его расположения на берегу одной из самых больших, красивых и удобных гаваней мира, так и в силу того, что основан он был моряками. Вот об этом и предлагается поговорить. Причём не столько с целью освежить нашу память, сколько с намерением обратить внимание на проблему с днём рождения города. А проблема, как выясняется, есть, ибо подлинный день основания Петропавловска, в силу разных причин, был предан забвению [1].

Впрочем, не стану спешить с обобщениями, и перейду к обозначению сути дела. Которая заключается в том, что если с местом строительства города особых неурядиц не возникает (хотя и тут есть некоторые условности, но об этом – попозже), то вот в отношении даты его образования обнаруживается несколько принципиальных, разночтений. Объяснение причин их возникновения и является целью предлагаемой работы, а её основной задачей – посильный анализ суждений и мнений авторов разных лет по поводу дня рождения нашего

 

11

 

города. Ну и, разумеется, обоснование более вероятной даты основания Петропавловска, что, в преддверии его 275-летнего юбилея, выглядит вполне своевременным. Однако прежде чем переходить к заявленному анализу, обращу внимание на методологию предстоящего исследования.

Дело в том, что и достижение заявленной цели в целом, и решение связанных с этим задач, возможны лишь на основе тщательного и объективного анализа фактов, мнений, суждений и представлений других исследователей. И чтобы не допустить при этом ненужной субъективности, или, хотя бы, свести её до минимума, следует если не исключить, то максимально преуменьшить возможность искажения анализируемой информации. Что, на мой взгляд, можно достичь лишь цитированием, так как использование исходного материала в форме более или менее связного переложения сути дела своими словами, нередко приводит к вольному или невольному искажению первичного материала. Причём, сужу по собственному опыту, часть читателей воспринимает таковое искажение за истину, часть остаётся на стороне автора анализируемого документа, и лишь отдельные индивидуумы пытаются самостоятельно разобраться в сути дела. Но именно им-то и нужны цитаты с указанием источника и страницы, поскольку это позволяет не тратить лишние время и усилия на поиск исходных данных. Не говоря уже о том, что таком случае все претензии по поводу первичных ошибок предъявляются к автору цитируемого текста, а не к пользователю цитаты.

Правда, при этом далеко не всегда удаётся избежать некоторого излишества в цитировании. Но тут многое зависит от характера и важности затронутой проблемы. В частности, в предлагаемой работе приходится буквально «продираться» сквозь разного рода накладки и ошибки. И здесь без предельной точности в изложении мнений и суждений других авторов, что достигается лишь цитированием, никак не обойтись.

Что же касается указаний на ошибки в самих цитатах, то этим преследуются две цели: уточнение сложившейся ситуации и исправление обнаруженных ошибок. Ибо без того и другого анализ характеризуемых событий и ситуаций будет недостаточно полным. И уж, конечно же, при всём при этом следует понимать, что корректное указание на ошибку направлено не на принижение авторитета того или иного исследователя, а на установление истинной сути дела. Вот памятуя обо всём этом, я и приступаю к изложению узловых моментов в истории возведения на берегах Авачинской губы первых строений и сооружений.

Итак, городу нашему, стоящему на берегу одной из самых лучших бухт мира, в 2015 году исполняется 275 лет. Много славных (плавание пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел» к западным берегам Северной Америки и к Аляске в 1741–1742 годах; оборона от англо-французской эскадры в 1854 году; освобождение северных островов Курильской гряды в 1945 году), не очень славных (запустение после взлётов), и откровенно бесславных (практически полное забвение на несколько десятилетий сразу же после завершения работы Второй Камчатской экспедиции, или после обороны года в 1854 году) событий произошло после этого в жизни Петропавловска. Причём если достойные страницы в его историографии были описаны и переописаны много раз, то вот на то, что после каждого очередного всплеска интереса со стороны державного центра город неизбежно и закономерно погружался в пучину застоя и забвения, должного внимания почти не обращалось. Во всяком случае, никто до нас [2] не попытался задать вслух вопрос (и попробовать ответить на него) – а почему такое происходило? Хотя, как представляется, именно от правильного ответа на него во многом зависит будущее нашего города.

Впрочем, в данном случае речь пойдёт не о вопросах и ответах на них, а о подлинном дне основания Петропавловска. Для чего нам придётся познакомиться с самыми основными данными и датами, относящимися к этому событию. В том числе и с его предысторией – то есть с открытием и освоением Авачинской губы. Поскольку без этого попытка осветить все перипетии процесса образования Петропавловска будет недостаточно успешной.

Однако прежде чем начать разговор о предыстории и истории Петропавловска следует отметить, что при их освещении допускалось большое число всякого рода недоразумений, оговорок, а то и откровенных ошибок. Вот что, например, написал по этому поводу в своём предисловии к сборнику «Петропавловск-Камчатский. История города в документах и воспоминаниях, 1740–1990» известный отечественный историк Б. П. Полевой:

«Работа архивистов имела для нас (авторов-составителей – В. Б.) исключительно важное значение: она позволила внести множество важных уточнений в историю Петропавловска, исправить сотни (здесь и далее выделено мною – В. Б.) неточностей, которые до сих пор встречались в литературе. Особенно много их появилось в так

 

12

 

называемый «период застоя», когда нередко выходили популярные книжки, авторами которых были лица, не имевшие серьёзного исторического образования, плохо знавшие этнографию и филологию, а порою даже и географию Дальнего Востока. Часто эти лица (иногда с громкими именами) некритически повторяли чужие ошибки и упорно игнорировали результаты новейших исследований российских и иностранных серьёзных исследователей» [3, с. 12–13].

Тем не менее, и сам Б. П. Полевой при описании предыстории Петропавловска также допустил несколько ошибок. И вот тому один показательный пример.

«Казак Тимофей Кобелев в 1703 году поставил на Камчатке три острожка: Верхнекамчатский, Нижнекамчатский и Большерецкий и в том же году послал на восток по реке Семячик отряд казаков во главе с Родионом Преснецовым, который вышел на берег Берингова моря», – написал он по поводу открытия Авачинской губы в историко-географическом атласе «Камчатка. XVII–XX вв.» [4, с. 90].

Не стану сейчас говорить о том, кто, где и когда поставил первые на полуострове три острожка, поскольку эта проблема требует специального разговора. А потому остановлюсь лишь на том, что в данном случае Б. П. Полевой соотносит (как, кстати, и во многих других своих публикациях) так называемое «Бобровое море» с Беринговым морем. В частности, в своей статье «Кем и когда была открыта Авачинская губа» он пишет: «Бобровым морем» именовалась та часть Берингова моря, которая была расположена наиболее близко от Верхне-Камчатского острожка» [5, с. 77]. И тут же, ссылаясь на С. П. Крашенинникова, дополняет: «Эта часть названа «Бобровым» «по морским бобрам» которых там больше других мест промышляют » [там же, с. 77].

Однако, как известно, наиболее близко от Верхне-Камчатска располагается акватория Кроноцкого залива, которая от Берингова моря отделяется Кроноцким полуостровом и Камчатским заливом. Так что Кроноцкий залив к Берингову морю никакого отношения не имеет.

Что же касается суждения обо всём этом С. П. Крашенинникова, на которого ссылается Б. П. Полевой, то он по поводу всего этого пишет так: «Включённым между носами морским заливам, которыя просто морями называются, всем имена особливыя, как например: Олюторское море, Камчатское, бобровое и прочая, о чём ниже сего при описании берегов обстоятельнее будет объявлено» [6, с. 5]. А на следующей странице уточняет, что: «Восточный берег, состоящий под ведением большерецкого острога Апачею по реке Аваче называется. Тот же берег присуду верхняго Камчатского острога Бобровым морем по морским бобрам, которых там больше других мест промышляют…» [там же, с. 6].

Кстати, выделение в этой цитате слов «Апачею по реке Аваче» потребовалось для того, чтобы показать, что либо сам С. П. Крашенинников в слове «Авачею» написал, по невнимательности, вместо буквы «в» букву «п», либо указанная подмена букв была произведена во время набора текста. Ибо под «Апачей» в данном случае понимается та часть юго-восточного побережья Камчатки, которая «…по берегу Восточного моря от Авачи до Налачевой простирается» [7, с. 249]. И которая в официальных документах того времени действительно именовалась «Авачей».

Ко всему сказанному остаётся добавить, что ещё ниже, С. П. Крашенинников сообщает, что к «присуду» Верхнего Камчатского острога относятся Кроноцкий, Усть-Кроноцкий, Кемш, Шемячик, Берёзовский, Жупановский, Калигарский, Шипунский, Островной (устье реки Вахиль) и второй Островной (остров Крашенинникова) острожки. А также острожек коряк, проживающих на реке Авача – точнее на реке Пиначева [7, с. 254–255]. А потому сомневаться в том, что под «Бобровым морем» он понимал именно северную часть Авачинского залива и всю акваторию Кроноцкого залива, явно не приходится. Хотя, замечу, что в те времена «Бобровым морем» нередко именовали также и общую акваторию Кроноцкого и Авачинского заливов. А иногда и вообще всё прибрежное водное пространство, простирающееся от Кроноцкого полуострова до мыса Лопатки включительно.

Что же касается причин отнесения Б. П. Полевым «Бобрового моря» к акватории Берингова моря, то, как представляется, в основе появления этой ошибки маститого историка лежит его излишне профессиональное пристрастие к историческим (в том числе и к картам) документам.

 

13

 

И в самом деле, на «Карте земли Камчатки с около лежащими местами», созданной при участии С. П. Крашенинникова и размещённой в первом томе знаменитого «Описания земли Камчатки», вся акватория Тихого океана, протягивающаяся от нынешнего мыса Наварин на севере, и до мыса Лопатка на юге, именуется «Камчатским морем» (рис. 1).

Рис. 1. Карта земли Камчатки с около лежащими местами – [6].

То есть, не исключено, что Б. П. Полевой, полностью погрузившись в своих представлениях в те далёкие времена, просто-напросто позабыл разделить это некогда единое, но ушедшее в прошлое, географическое понятие на собственно Берингово море и на акваторию Тихого океана. Ну а если ко всему этому припомнить, что какое-то время Берингово море действительно именовалось (по обилию морских бобров в прибрежных водах Алеутских островов и юго-восточной Аляски) Бобровым морем (рис. 2), то отнесение Б. П. Полевым Кроноцкого залива к акватории Берингова моря становится ещё более понятным и объяснимым.

Рис. 2. Карта Русской Америки – [8, с. 121].

О том, что всё происходило именно таким образом, говорит и тот факт, что Б. П. Полевой постоянно, в десятках, буквально, своих статей, самым узким местом Камчатского полуострова называл пространство, лежащее между устьями рек Лесная и Карага. Что опять же полностью согласуется с изображением Камчатки на карте из «Описания земли Камчатки» и на многих других старинных картах. Хотя, замечу, сам С. П. Крашенинников наиболее узким местом полуострова считал перешеек, соединяющий Камчатку с материком [6, с. 3].

Таким образом, пример с «Бобровым морем» убедительно показывает, что ошибки могут допускать даже самые высококвалифицированные специалисты. И потому остаётся лишь высказать сожаление, граничащее с удивлением, по поводу того, за 40, без малого, лет тиражирования этих ошибок Б. П. Полевым, среди его читателей и почитателей не нашлось никого, кто бы указал ему на недоразумения с названиями совершенно разных морских акваторий и с самым узким местом полуострова.

 

14

 

Впрочем, вернусь к открытию Авачинской губы. В результате похода В. Атласова в 1697–1699 годов, Камчатка была присоединена к России. А уже в конце августа 1703 г. первый камчатский приказчик Тимофей Кобелев отправил из Верхне-Камчатского острога отряд из 22 казаков под предводительством Родиона Преснецова в поход на «Бобровое море» для сбора ясака с местных жителей и для проведывания пути к юго-восточной оконечности полуострова [5].

В начале сентября отряд, следуя долинами рек Кавыча (Повыча), Жупанова (Шопхад) и Семячик («Шемеч» или «первая речка») вышел к берегу океана в районе Семячинского лимана. И в самом конце сентября или начале октября казаки, преодолев по пути устья пяти (Берёзовая, Жупанова, Вахиль, Озерная, Налычево) крупных рек, подошли к «шестой» реке – Халактырка («Налахтырь»). Откуда, не выходя на берега Авачинской губы, проследовали к «седьмой» – Авача – реке [9].

Переправившись через Авачу неподалёку от ительменского острожка Кыттынан, некогда располагавшегося на берегу реки Пиначёва в трёх, примерно, вёрстах от современного города Елизово, казаки вышли к рекам Паратунка (ныне – Тихая) и, по ней, к реке Купха (ныне – Паратунка). А затем, от этой реки, они проследовали к бухте Тарья (ныне – Крашенинникова), расположенной на западной стороне Авачинской губы,

Оттуда отряд вдоль океанского берега прошёл до «дву на десятой» (двенадцатой, или Большой Саранной) реки, вернулся тем же путём назад к бухте Тарья и, затем к реке Авача. И лишь после всего этого, казаки, следуя долинами рек Авача и её притока – реке Корякская (Коонам), перешли в долину реки Большая (ныне – Плотникова), вышли по ней на западное побережье полуострова, достигли, следуя по нему к югу, реки Озерная, прошли по ней к Курильскому озеру и, повернув назад, по долинам рек Большая, Быстрая и Камчатка вернулись в Верхне-Камчатск.

Таким образом, спустя всего четыре года после завершения похода В. Атласова Россия окончательно вышла на берега Тихого океана. В том смысле окончательно, что плавания отрядов И. Ю. Москвитина (1639 г.), В. Д. Пояркова (1645 г.), С. И. Дежнева (1648 г.), М. В. Стадухина (1651–1652 гг.), и И. М. Рубца (1661–1662 гг.) по Охотскому и Берингову морям не привели к подлинному освоению морских просторов Дальнего Востока. И лишь открытие Авачинской губы, дало России реальный шанс закрепить за собою северную часть Тихого океана. Хотя понадобилось ещё 37 лет до того, чтобы губа стала базой военно-морского флота России. Но это уже ничего не меняло по своей сути, так как дело оставалось за конкретными действиями, почва для которых была подготовлена именно походом казаков отряда Р. Преснецова.

 

15

 

Впрочем, для полноты картины ко всему сказанному следует добавить ещё один штрих. Дело в том, что известный камчатский краевед В. П. Кусков в своей брошюре «Камчатские были» пишет: «Русские землепроходцы достигли реки Авачи ещё в 1701 году. Их, впрочем, интересовала не губа, а жившие вокруг неё неясачные ительмены» [10, с. 24]. Ибо если допустить, что выход русских к берегам Авачинской губы в 1701 году действительно имел место, то это означает, что казаки отряда Р. Преснецова были не первыми из русских, побывавших в районе Авачинской губы. А допустить это можно ещё и потому, что, как пишет камчатский краевед А. П. Пирагис, река Авача стала известна русским ещё в 1700 году [11, с. 81]. Из чего, в свою очередь, следует (с учётом данных о постройке казаками Тимофея Кобелева в 1703 году вблизи устья реки Большой русского острога), что целью похода отряда Р. Преснецова было не только приведение к ясаку обитателей бассейна Авачинской губы, но и поиск путей к самой южной оконечности полуострова.

Но в любом случае не подлежит сомнению то, что подход к Бобровому морю по рекам Повыча (Кавыча), Семячик и Жупанова казакам отряда Р. Преснецова уже был известен. Было известно им (либо со слов В. Атласова или его спутников, либо из расспросов ительменов) и о существовании реки Авача. Ну а том, что к реке Авача и к Авачинской губе можно было пройти по рекам Камчатка, Быстрая и Большая (Плотникова) они знали уже хотя бы потому, что следуя долинами перечисленных рек, казаки отряда Тимофея Кобелева ещё раньше выходили на западное побережье полуострова для сбора ясака. И лишь только путь к югу от Авачинской губы по восточному побережью был им совершенно неведом, поскольку ительмены вдоль этого побережья не обитали, а до похода Р. Преснецова русские с курилами (айнами), проживающими к югу от Авачинской губы, не сталкивались. Так что когда казаки отряда Р. Преснецова дошли до обрывистых берегов правого борта бухты Большая Саранная, и от тойона курил Икако Датекукакула узнали, что далее к югу можно проследовать только на байдарах, они решили перейти на уже известную им реку Большая (ныне – Плотникова). С тем, чтобы по ней выйти на западное побережье и, затем, попробовать пройти по нему к южной оконечности Камчатки.

Однако, потеряв время на обход Авачинской губы и на выход к бухте Большая Саранная и обратно, казаки по западному побережью, ввиду наступившей зимы и, не исключено, сопротивления воинственных курил, далее рек Озерная, Паужетка и озера Курильского пройти не смогли, и возвратились, по долинам рек Большая, Быстрая и Камчатка, в Верхне-Камчатск. Тем более, что им непременно надо было вернуться туда с собранным по пути ясаком ещё до отъезда Тимофея Кобелева в Анадырск. Который (отъезд) и последовал в начале 1704 года.

Итак, Авачинская губа была открыта в 1703 году. Хотя и не исключается, что об её существовании, пусть бы и по слухам (от ительменов) знал ещё и Владимир Атласов, побывавший в южной части Камчатки осенью 1697 года. Что же касается освоения губы, то впервые практический интерес к ней со стороны государства возник лишь в связи с организацией Второй Камчатской экспедиции. И объясняется этот интерес тем, что на всём известном тогда морском побережье восточной окраины России не имелось никаких иных мест, в которых военные корабли экспедиции могли бы безопасно провести зимовку. Однако прежде чем это произошло, казаки и промышленные люди успешно освоили и саму Авачинскую губу, и морские подходы к ней с южной и северной стороны.

И в самом деле, ещё в августе 1707 года В. Атласов, вновь назначенный приказчиком Камчатки, послал на Бобровое море и к Авачинской губе отряд казаков во главе с Иваном Таратиным для усмирения ительменов, восставших против произвола сборщиков ясака. Правда, сама по себе губа при этом интересовала В. Атласова всего лишь как место обитания аборигенов, с которых необходимо было собирать ясак. Тем не менее, уже вскоре казаки и промышленные люди начали активно осваивать губу и прилегающие к ней с севера и с юга побережья в целях добычи морского бобра (калана). И «преуспели» в этом настолько, что в 1715 году И. П. Козыревский направил из Авачинской губы казака Фёдора Балдакова (Булдакова) «со служилыми в Камчадальский нос и ближайшие острова с Авачи морем в байдарах» [12, с. 19–20]. Причём, надо думать, им руководило в этом не столько стремление к познанию новых мест, сколько желание выявить, в связи с истощением численности морских бобров в местах, расположенных поблизости от Авачинской губы, новые промысловые угодья.

 

16

 

А несколько позже, 13 сентября 1727 года, боярский сын Алексей Еремеев, в ответ на запрос В. Беринга о путях следования от Большерецка к долине и устью реки Камчатка, написал:

«От Большерецкого устья до Лопатки пешему ходу 5 дней землёю и земля мягкая, а байдарами грести столько же, а от Лопатки до Авачи реки байдарами грести 10 дней, а пешего хода нет, для того, что залегли губы и шерлопы, и утёсы великие, а с Авачи до Кроноцкого Носу пешего хода 10 дней, а от того носу до Камчатского устья ходу 5 дней летним и зимним временем, а из Большерецкого астрогу до Верхнего Камчдальского астрогу пешему ходу с ношами две недели.

Прежде бывшей прикащик Иван Харитонов шёл по Быстрой батами до Гоналы 8 дней, а зимним временем собаками езды две недели, а на санки кладётца по 5 пуд, а весной на лодке езды 3 дня, а в баты кладём по 10 пуд и больше и каков бат, а байдарами по быстрой ходу нет, для того, что она мелка.

А по книгам – ясашных иноземцев 147 человек.

«А по Быстрой бывал батами служилой человек Дмитрий Горлов, а до Лопатки бывал служилой человек Андрей Тарамыгин, а по другому морю бывали байдарами до Авачи служилые люди Андрей Воронин, Пётр Горностаев, а с Авачи до Кроноцкого Носу бывал служилой человек Фёдор Слободчиков, а от Кроноцкого Носу до камчатского устья бывал служилой человек Григорей Кударинской, а у нас в Большерецком к зимнему пути соберетца у служилых людей 60 нарт и с собаками» [13, с. 63].

То есть, как можно видеть, ко времени прибытия Первой Камчатской экспедиции на Камчатку, служилые люди уже хорошо знали пути от Большерецка до устья реки Камчатки как по рекам Большая, Быстрая и Камчатка, так и по восточному побережью полуострова. Ну а о дорогах по западному побережью до рек Воровская, Колпакова, Облуковина Хайрюзова и Тигиль и, затем, по долинам этих рек через Срединный хребет к реке Камчатке русские знали ещё со времён В. Атласова.

Что же касается самого В. Беринга, то, как пишет Б. П. Полевой [12, с. 21], впервые капитан-командор узнал о существовании Авачинской губы по карте Камчадалии 1722 года, созданной по заказу Петра I нюрнбергским картографом И. Б. Гоманом. Затем, пребывая в Якутске, он, 18 июня 1726 года, получил от И. П. Козыревского не только большой чертёж Камчатки, но и некоторые данные об Авачинской губе [там же, с. 21]. А прибыв на Камчатку в 1727 году, он собрал о губе (см. выше) дополнительные и более подробные данные.

Тем не менее, данные эти, в силу отсутствия у казаков и промышленных людей приборов (да и знаний) для определения координат, были недостаточно точны. Впрочем, и сами моряки Первой Камчатской экспедиции также не проявили должной настойчивости, или, по крайне мере, желаемого интереса к Авачинской губе. Ибо экипаж шитика «Фортуна», проплыв летом 1728 года от устья реки Большая до устья реки Камчатки и обратно и, при этом, занимаясь охотой на морского бобра (а, значит, следуя, буквально, впритирку к берегу) даже и не попытался войти в Авачинскую губу.

Вот как об этом написал в своё время Г. Стеллер: «Насколько мало, однако, моряки интересуются практическою стороной дела (то есть, возможностью использования Авачинской губы – В. Б.) видно из того, что хотя они в прошлую экспедицию и дважды проходили мимо этих мест и даже добывали там бобра, они, тем не менее, не узнали ничего путного просто оттого, что не позаботились об этом» [14, с. 41]. В результате чего В. Беринг, возвращаясь в 1729 году от устья реки Камчатка в Охотск на боте «С. Гавриил», в тумане не смог, из-за отсутствия координат, найти входа в Авачинскую губу. Так «шкурный» интерес возобладал над государственным. А само освоение губы и её бухт русскими судами оказалось отложено ещё на десять с лишним лет.

Таким образом, в начале завершающего этапа по подготовке плавания к берегам Северо-западной Америки, все сведения об Авачинской губе имели самый общий, если не сказать – поверхностный характер, Что, впрочем, и понятно, поскольку в них ничего конкретного не говорилось ни о входе в губу, ни о её размерах и глубинах, ни о наличии мест, удобных для якорной стоянки.

Вот отчего «В 1737 г. в район Авачинской губы Беринг отправил опытного геодезиста Ивана Свистунова и штурмана (на самом деле ещё только подштурмана – В. Б.) Емельяна Родичева. Им довелось плыть на Камчатку на судне (шитике – В. Б.) «Фортуна»

 

17

 

вместе со Степаном Крашенинниковы, и они чуть не погибли. Из Большерецка они поспешили зимой 1737/1738 г. отправиться на первый осмотр Авачинской губы с целью составления её подробной карты. Они же на мысе Вауа (позже – Маячный) смогли заложить самый первый русский маяк у входа в Авачинскую губу» [12, с. 22].

То есть, именно с этого момента интерес к Авачинской губе прибрёл конкретные очертания и практическую направленность, считает видный историк. И с этим его мнением остаётся только согласиться. Однако вот утверждение Б. П. Полевого о времени строительства маяка на мысе Вауа и о самом его возведении явно не соответствует истине.

И действительно, закладка пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел», предназначенных для плавания к берегам Камчатки и, оттуда, к Северной Америке, произошла лишь в ноябре 1737 года, а на воду они были спущены только летом 1740 года. В то же время завершаемые строительством бригантина «Архангел Михаил» и дубель-шлюпка «Надежда», а также ремонтируемый бот «Св. Гавриил», изначально предназначались для плавания к берегам Японии. Куда они и проследовали 15 июля 1738 года, предварительно зайдя в устье реки Большая. А потому ни в 1738, ни даже в 1739 году, речи о приходе в Авачинскую губу каких-либо судов быть не могло. И, следовательно, и сооружать загодя маяк на мысе Вауа также не было нужды.

О том, что дело обстояло именно таким образом, говорят и данные того самого «Рапорта А. И. Чирикова в Государственную адмиралтейств-коллегию о плавании к берегам Америки» от 7 декабря 1741 года», на который ссылается Б. П. Полевой, когда он говорил о строительстве маяка на мысе Вауа. Ибо в нём однозначно сказано: «И июля 15 числа (перешед от устья Авачинской губы, где учреждено от нас быть маяку на месте называемом Вауа…)…» [15, с. 223]. Из чего следует, что маяк на мысе Вауа мог быть построен, в виду ожидаемого прихода пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел», не ранее августа-сентября 1740 года. Что и подтверждается данными карты, составленной И. Ф. Елагиным в том же 1740 году, на которой на северо-восточном входном мысу в Авачинскую губу стоит значок, обозначающий маяк и существует надпись: «маяк навигаторский, не гаснет огонь в ночное время».

Другое дело, что этот маяк не был первым на берегах Авачинской губы. И действительно, в примечании к сборнику документов «Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в.» за номером 80 говорится: «Работы по описанию Авачинской губы были начаты ещё в 1737 г. подпоручиком И. Свистуновым и подштурманом Е. Родичевым (см. док. № 119). В 1738 г. в устье реки Авачи началось строительство маяка, казарм для команды и жилища для В. Й. Беринга. Из-за отсутствия достаточного количества леса к марту 1939 г. на Аваче был сооружён только один маяк» [16, с. 296].

То есть, как можно видеть, И. Свистунов и Е. Родичев к строительству маяка на мысе Вауа никакого отношения не имели. Так что Б. П. Полевой действительно ошибся не только в том, кто и где поставил самый первый маяк на берегу Авачинской губы, но и в дате его основания.

Вообще-то, замечу, установление того, где, когда и кем был построен первый маяк на берегах Авачинской губы кажется не очень существенной проблемой. Но только на первый взгляд, ибо любой маяк относится к портовым сооружениям. И, следовательно, день рождения того или иного порта и, соответственно, города можно и должно привязывать к началу возведения маяка. Если, конечно же, таковой маяк был самым первым сооружением будущего города. Но именно в связи с этим и возникает первая условность при определении дня рождения Петропавловска.

И в самом деле, как было установлено выше, маяк на мысе Вауа был возведён уже после начала строительства первых строений нового порта. А потому он никак не может служить временным репером при обосновании даты образования Петропавловска.

Что касается маяка в устье реки Авача, то будучи самым первым русским строением на берегах Авачинской губы, он был разобран в связи с переносом порта в Ниакину бухту. Правда, во второй половине XX века место его расположения оказалось в черте разросшегося города. Однако вряд ли это может служить основанием для привязки дня образования Петропавловска к 1739 году. Хотя с чисто формальной точки зрения такой вариант решения проблемы с основанием города особых возражений не вызывает.

 

18

 

Вернусь, впрочем, к дальнейшему изложению событий. 16 апреля 1739 года М. П. Шпанберг, в инструкции солдату Петру Копотилову, отправляемому во главе специальной команды в Авачинскую губу, предписал последнему незамедлительно приступить к заготовке леса и к возведению из него в устье реки Авача первого русского поселения [16 с. 296]. И это означает, что либо М. Шпанберг ещё ничего не знал о сооружённом к этому времени маяке в устье реки Авача, либо не посчитал таковой маяк первым сооружением будущего порта.

Во исполнение этого предписания летом 1739 года началась заготовка леса в бассейне реки Пиначева (в урочище Светлый ключ – [17, с. 103]), где рубили и затем сплавляли к устью реки Авача высокоствольный тополёвый лес. Чем, по словам Б. П. Полевого, и был «…сделан самый первый шаг для начала строительства будущего Петропавловска» [12, с. 27]. Но ведь только первый шаг и, притом, лишь шаг к началу строительства, а не само строительство. А потому основания для привязки дня образования Петропавловска ко времени строительства маяка в устье реки Авача действительно нет. И, тем не менее, для прояснения сложившейся ситуации стоит ещё раз обратиться к С. П. Крашенинникову.

Дело в том, что, будучи студентом Императорской Академии наук и членом Академического отряда Второй Камчатской экспедиции, С. П. Крашенинников, по своему официальному статусу, был на равных с младшим офицерским составом этой экспедиции. К тому же, проживая вместе с ними в одних и тех же условиях в Большерецке, он вполне мог иметь с некоторыми из них приятельские отношения. Так что о планах и конкретных делах своих сослуживцев по экспедиции он знал, что называется, из первых рук. Тем более, что всем участникам экспедиции было строго указано оказывать всяческое и посильное содействие работе всех, включая и студентов, сотрудников Академического отряда.

Но именно потому, что С. П. Крашенинников прекрасно знал все обстоятельства, связанные с описанием Авачинской губы и с предполагаемым началом строительства на её берегах первых сооружений, он, пребывая, с 26 по 29 января 1738 года, в острожке Паратун, так и не предпринял попытки посетить берега Авачинской губы вообще, и устье реки Авача, в частности. И не предпринял потому, что И. Свистунов к этому времени ещё только готовился к поездке к Авачинской губе.

Точно также и 7 апреля 1739 года, возвращаясь в Большерецк из Нижне-Камчатска, С. П. Крашенинников, миновав устье реки Авача, сразу же проехал к острожку Анкомпо (Ниакин острожек). От которого он следующим днём доехал, через замёрзшую бухту, до Тареина острожка, и в этот же день прибыл в острожек Паратун. Поступил же он так потому, что для него, ввиду отсутствия на берегу губы постоянного русского поселения, сам по себе пустующий маяк особого интереса не представлял, тогда как посещение названных острожков входило и в его личные планы, и вменялось ему в обязанность.

Кстати, дополню, интереса ради, 29 апреля (по новому стилю) 1779 года корабли Джеймса Кука, войдя под командованием Чарльза Клерка в Авачинскую губу, столкнулись здесь с большим скоплением битого льда, который помешал им приблизиться к Ниакиной бухте. И лишь на следующий день, когда за ночь отлив и ветер вынесли большую часть льда из губы в Авачинский залив, корабли смогли подойти к ледяному припаю шириной около полумили, по которому несколько англичан вышли пешком к самому Петропавловску [18, с. 82–83]. То есть, в те далёкие времена климат был настолько холоднее нынешнего, что С. П. Крашенинников вполне мог в середине апреля переехать Авачинскую губу на собачьих упряжках.

Что же касается И. Свистунова, то пытаясь как можно лучше сделать карту губы, он провёл на Камчатке почти два года. Однако в отсутствии необходимых инструментов и снаряжения, он смог произвести только глазомерную съёмку губы, так и не осуществив промер её глубин. И опять же нелишне будет по этому поводу заметить, что если С. П. Крашенинников и «пищик» С. Аргунов, как пассажиры, смогли спасти свои собственные приборы и часть снаряжения, то И. Свистунов и Е. Родичев, будучи заняты организацией спасения команды и пассажиров руководимого ими судна, таковой возможности не имели. Так что И. Свистунову просто нечем было производить инструментальную съёмку.

Вот отчего, когда 8 сентября 1739 года И. Свистунов, вернувшись в Охотск, доложил о результатах своей работы и представил карту Авачинской губы, эти сведения не удовлетворили В. Беринга. Который в своём рапорте в Адмиралтейств-коллегию по этому поводу написал: «…оную де губу описывал и вымеривал он, Свистунов, собою один, в чём в

 

19

 

государственную адмиралтейскую коллегию того же сентября 10 дня и рапортовано, при котором рапорте и описание той губы приложено. Токмо на том утвердится невозможно…ибо оной Свистунов имел описание с берега…» [19, с. 185].

К сказанному остаётся добавить, что в конце июня 1739 года, возвращаясь к Камчатке из плавания к берегам Японии, её, по личной инициативе, попытался было посетить Вилим Вальтон на боте «Св. Гавриил» [20, с. 182]. Однако, так и не обнаружив входа в губу (в том числе и по причине отсутствия маяка), моряки повернули на юг, и ушли в Большерецк и, затем, в Охотск. А жаль, ибо, если бы В. Вальтону удалось войти в губу, плавание к берегам Америки могло бы сложиться более удачно.

Тем не менее, всё это не ослабило интереса к Авачинской губе. И в силу этого интереса, 29 сентября 1739 г. из Охотска, в котором, по мнению Беринга, «в зимнее время для отстоя судов безопасных мест не было», на Камчатку был отправлен бот «Святой Гавриил» под командованием штурмана Ивана Елагина:

«… и велено ему от Большей реки по прибытии на Большую реку, ежели свободного к тому времени ему не останетца, отправить штюрмана Василья Хметевского в Нижней Камчатской острог для вымеривания по вскрытии льда устья реки Камчатки, а ему, Елагину, в зимнее время по берегу от Большой реки до Авачинской губы берег описать и, ежели, явятца против берегу лежащия острова, те положить на карту.

А в 1740 г. весною велено ему ж, Елагину, следовать на Камчатку на боту от реки Большой круг южного камчатского Угла до Авачинской губы и ту губу вымерить в какой глубине стоит, и чтобы при той губе построены были для житья служителям жилыя покои и для клажи провианта и материалов магазейны» [21, с. 212].

И вновь, ради прояснения ситуации, совершенно нелишне будет сделать полезное отступление. Дело в том, что произведённые В. Хметевским замеры устья р. Камчатка показали его (устья) полную, по причине мелководья (семь с половиной футов) и наличия баров, непригодность для прохода и отстоя пакетботов (осадка 9–10,5 футов) экспедиции [там же, с. 212]. Отчего местом зимовки кораблей экспедиции окончательно была избрана Авачинская бухта. Тем более что в отличие от Большерецкого и Нижнего Камчатского острогов, она гораздо в большей степени отвечала целям и задачам как самой Второй Камчатской экспедиции, так и освоению океанских просторов в целом.

Что же касается И. Ф. Елагина, то во исполнение этого поручения, он осенью 1739 года «… сделал на байдаре опись западного берега полуострова от Большерецка до мыса Лопатка, а геодезист Ушаков в 1742 году продолжал опись Елагина к северу от Большерецка до р. Паланы. Эта последняя опись была произведена на собаках» [22, с. 60]. А зимой 1740 года, во исполнение приказа В. Беринга («…и иттить ему зимним временем от Большей реки по берегу до Авачинской губы. И для того пути требовать в провожатыя от тамошнего управителя двух человек служилых людей и тот берег описать, и ежели явятца против берегу острова, те положить на карту» – [19, с. 186]), И. Ф. Елагин попытался было произвести на нартах съёмку юго-восточных берегов полуострова от мыса Лопатки до Авачинской губы [12, с. 27]. Но в виду того, что практически весь этот участок побережья представлен крутыми, с частыми обрывами-непропусками, берегами, сделать это ему не удалось. «И от того де камчацкого угла (мыса Лопатка – В. Б.) до Авачинской губы подле моря по восточному берегу сухим путём описи сочинить никак невозможно, понеже де подлегли тамо великие горы и каменныя утёсы, которые ни пешему человеку, и, по здешнему обычаю, на собаках никоим образом проитить невозможно», – пишет по этому поводу В. Беринг в своём рапорте [21, с. 212].

Однако на берегах самой губы И. Ф. Елагин зимой всё же побывал. И уже тогда выбрал для строительства будущего порта Ниакину гавань, а не устье реки Авача, где, как уже говорилось, летом 1739 года началось складирование леса, заготовленного командой солдата Петра Копотилова и возведение некоторых построек [12, с. 27].

После окончания зимовки в устье реки Большая, бот «Святой Гавриил», под водительством И. Ф. Елагина, отправился «… от Большей реки на боту маия 16 дня того же 740 году к Овачинской губе и прибыл в тое губу июня 10-го числа благополучно» [21, с. 212–214]. Причём рейс продолжался так долго потому, что И. Ф. Елагин производил с борта судна съёмку юго-восточного берега полуострова. И сразу же после разгрузки судна, экипаж

 

20

 

и завезённые из Большерецка мастеровые, приступили к возведению необходимых построек на берегу выбранной И. Ф. Елагиным ранее Ниакиной (Ниякиной) гавани. А спустя три с лишним месяца И. Ф. Елагин предоставил В. Берингу рапорт (от 20 сентября), в котором сообщал: «При которой губе построено камчатскими служилыми и ясашными иноземцами жилых покоев в одной связе пять, да казарм три, да три ж анбара в два апартамента. Також и в означенной губе глубину воды вымерел» [там же, с. 214].

И вновь следует сделать полезное отступление, касающееся на этот раз данного рапорта И. Ф. Елагина, ибо в этой ситуации также имеются некоторые нестыковки. В частности, не совсем понятно, при каких обстоятельствах был написан сам рапорт, и каким образом он попал в руки В. Беринга.

Дело в том, что, как пишет историк Н. Н. Зубов: «1 сентября из Охотска была послана дубель-шлюпка «Надежда» под командою мастера Софрона Фёдоровича Хитрово с запасами и продовольствием. Однако при выходе из Охотска «Надежда» села на мель. К 8 сентября перегрузка запасов с «Надежды» и её исправление были закончены. В этот же день «Св. Пётр», «Св. Павел», «Надежда» и вновь построенный в Охотске галиот «Охотск» под командой штурмана Василия Ртищева, до этой экспедиции плававшего в отрядах Лассиниуса и Шпанберга, вышли в море и хотя раздельно, но всё же благополучно добрались до Большерецка (до устья реки Большой, точнее – В. Б.). Здесь «Охотск» остался на зимовку, а «Св. Пётр», «Св. Павел» и «Надежда» направились в Авачинскую губу. Перегруженная сверх меры «Надежда», не дойдя до Авачинской губы (скорее, до мыса Лопатка – В. Б.), вернулась в Большерецк (в устье реки Большая – В. Б)…» [23, с. 95]. Из чего следует, что рапорт И. Ф. Елагина, написанный 20 сентября, попасть в руки В. Беринга мог только и только по прибытию пакетбота «Св. Пётр» в устье реки Большая. Причём, скорее всего, сам И. Ф. Елагин к этому времени уже пребывал, в ожидании подхода кораблей В. Беринга, в Большерецке, где и был написан оный рапорт. Тогда как если бы означенный рапорт был подан В. Берингу в Петропавловской гавани, то он бы датировался не сентябрём, а октябрём. Ну а о том, что рапорт от 20 сентября, будучи написанным в Петропавловске, не мог быть отослан в Охотск, говорить просто не приходиться.

Таковыми выглядят основные обстоятельства, связанные с предысторией образования нового российского порта и будущего города Петропавловска. Исходя из которых следует, что в начале июня 1740 года, волею новой российской столицы (основанной, кстати, в том же – 1703 – году, когда была открыта Авачинская губа), на берегу Тихого океана возникла новая военно-морская база России. Откуда оба пакетбота Второй Камчатской экспедиции следующим летом отправились к западным берегам Северной Америки и Аляски. Впрочем, это уже совершенно иная история, у которой есть свои тёмные места.

Но это означает, что подлинный день основания города расходится с официальной датой почти на 4 месяца. И расходятся потому, что официальный день рождения города (6 октября) был установлен по чисто формальным соображениям. То есть по дате захода в губу пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел». Однако во всей этой ситуации с заходом пакетботов обнаруживаются настолько принципиальные разночтения, что это побуждает усомниться в самых, казалось бы, известных вещах.

К обоснованию таковых сомнений я и перехожу. И для начала предоставлю слово С. П. Крашенинникову, который во время своего посещения Петропавловской гавани в апреле 1741 года, описал ситуацию с освоением Авачинской губы по горячим, буквально, следам.

«Оная губа видом кругловата, длиною и шириною вёрст на 14, и со всех почти сторон окружена высокими каменными горами. Устье ея, которым с Океаном соединяется, в рассуждении ея пространства весьма узко, но так глубоко, что всяким кораблям, каковыб велики они ни были, можно входить без опасности.

Знатнейших Гаваней, в которых морским судам способной отстой, находится там три, а имянно 1) в Ниакиной губе, другая в Раковой, а третья в Тарениной. Ниакина губа, которая от зимовавших в ней двух пакетботов Петра и Павла называется ныне Петропавловскою гаванью, лежит к северу, и так узка, что суда на берегах прикреплять можно, но так глубока, что в ней способно стоять и таким судам, которые Пакетботов

 

21

 

больше: ибо глубиною она от 14 до 18 футов. При сей губе построены: Офицерския светлицы, казармы, магазеины и другое строение от Морской комманды. Там же по отбытии моём заведён новой Российской острог, в которой жители переведены из других острогов» [6, с. 36–37].

То есть, как можно видеть, С. П. Крашенинников предвосхитил все те восторженные отзывы о губе, которые затем многократно повторялись моряками и путешественниками всех времён и народов. Однако, к сожалению, он при этом ничего не сказал о том, когда (в каких, то есть, числах) и каким образом (вместе и или поврозь) вошли в Авачинскую губу пакетботы «Св. Пётр» и «Св. Павел». А ведь именно эти обстоятельства имеют, как будет показано далее, принципиальное значение для определения подлинного дня рождения Петропавловска. Так что я не стану сейчас повторять мнения о губе всех тех моряков, путешественников и исследователей, включая Г. Стеллера, которые, описывая достоинства губы, ничего принципиально иного, по сравнению со сказанным С. П. Крашенинниковым не добавили. И перейду изложению представлений тех современных авторов, которые, отталкиваясь от всех вышеизложенных фактов, с той или иной степенью определённости высказывались по поводу дня образования самого Петропавловска-Камчатского.

Но прежде чем говорить о мнениях других авторах, замечу, что сам С. П. Крашенинников время основания («заведения») острога при Петропавловской гавани соотносит со своим отъездом с Камчатки. И, следовательно, с чисто формальной точки зрения у нас некоторые, по крайней мере, основания считать годом образования будущего города не 1740, а 1741 год. Впрочем, это уже совершенно иная история, а потому приступлю к изложению соображений других авторов по поводу зарождения нашего города.

Вот что, например, судил об этом известный камчатский краевед В. И. Воскобойников.

«Общепринято считать, что основанию г. Петропавловска мы обязаны руководителю Камчатской экспедиции В. Берингу. Известно, что 6 октября 1740 года корабли экспедиции «Св. апостол Пётр» и «Св. апостол Павел» вошли в Авачинскую гавань, где решено было остаться на зимовку перед выходом к берегам Северной Америки. Об этом сообщил в сенат В. Беринг.

«А вышереченная гавань (Авачинская – В. В.) к отстою в зимнее время морских судов весьма способна, и для того и прибыли во оную гавань в двух пакетботах со всею командою того 1740 году октября 6 дня благополучно, где и зимовали и оная гавань названа нами Святых апостол Петра и Павла» (Дивин, 1953, с. 115).

Ко дню прибытия кораблей экспедиции в гавань там уже был построен небольшой посёлок: три жилых дома, несколько складов и магазинов, казармы и т. д. Всё это было возведено группой нижних чинов, возглавляемой штурманом экспедиции Иваном Фомичом Елагиным, посланным из Охотска на Камчатку ещё в 1739 году. Мичман Елагин благополучно прибыл в Авачинскую губу, нашёл удобную гавань для стоянки судов и место для постройки посёлка. По приказу А. Чирикова он составил первые подробные карты Авачинской губы с указанием глубин и Петропавловской гавани с постройками. На карте, опубликованной В. А. Переваловым и Свеном Вакселем, имеется следующая надпись:

«Карта Аваченской губы и со внутренном гаваном, созданная при Камчатской экспедиции под командою капитан-командора штюрманом Елагиным 1740 году». Карта лично подписана А. Чириковым (Перевалов, 1949, с. 135).

О том, что Иван Елагин действительно является первостроителем и основателем Петропавловского порта, свидетельствует и Свен Ваксель. Он писал:

«О существовании бухты нам было известно, конечно, и ранее, однако, мы не знали, имеются ли там такие места, в которых возможна зимовка. Для решения всех этих вопросов в 1739 году был послан на разведку Иван Елагин, в то время штурман, ныне капитан-лейтенант, – толковый моряк и храбрый офицер. К нашей радости он привёз нам оттуда очень подробное донесение. Он построил там дома и склады, в которых мы могли на время зимовки разместиться со всей нашей командой (Ваксель, 1940, с. 51–52)» [24, с. 39–40].

Надо сказать, что описанная В. И. Воскобойниковым ситуация в целом соответствует реальности. Во всяком случае, не вызывает никаких возражений суждение исследователя о

 

22

 

том, что своим образованием город Петропавловск обязан воле В. Беринга, как руководителя Второй Камчатской экспедиции. Как не вызывает возражений и его представление о том, что именно И. Ф. Елагин является подлинным первостроителем Петропавловска.

Вместе с тем, однако, стоит обратить внимание на некоторые недочёты и оговорки самого В. И. Воскобойникова. Так как накопление таковых, пусть бы и мелких, неточностей и приводит, в конечном счёте, к не совсем верному восприятию реальных событий.

Например, уточняя (в скобках) имя «вышереченной гавани», В. И. Воскобойников вместо названия «Ниакина гавань» приводит имя «Авачинская гавань». В некотором роде ошибкой можно считать и противопоставление складов магазинам, так как в те времена «магазейнами» нередко именовались разного рода складские помещения (см. выше). Ещё одной, пусть бы и незначительной, накладкой является то, что И. Ф. Елагин в одном месте именуется штурманом, а в другом – мичманом. Несколько более существенной накладкой является утверждение о том, что приказ о составлении карты Авачинской губы и промере её глубин изначально был отдан А. Чириковым, так как на самом деле он был отдан В. Берингом [21, с. 212]. Однако по-настоящему принципиальными ошибками, допущенными В. И. Воскобойниковым (как, впрочем, и всеми другими исследователями и краеведами) является его мнение об одновременном заходе обоих пакетботов в Авачинскую губу 6 октября и привязка дня образования нашего города к этому числу. Впрочем, об этом речь пойдёт несколько позже.

Примерно в таком же духе высказываются о дне образования Петропавловска и историки Д. М. Лебедев и В. А. Есаков: «Лишь в сентябре корабли «Св. Пётр» и «Св. Павел» вышли в море и вскоре достигли Большерецка на Камчатке, а 6 октября 1740 года вошли в Авачинскую губу, где и заложили одну из лучших в мире гаваней и город Петропавловск» [25, 1971, с. 207].

То есть, как можно видеть, эти исследователи также придерживаются мысли об одновременном заходе пакетботов экспедиции в Авачинскую губу, что само по себе неверно. К тому же они внесли и свою толику в копилку несуразностей, связанных с историей освоения Камчатки и прилегающих к ней акваторий. Ибо, во-первых, морские суда могли достичь лишь устья реки Большая, а не Большерецка, отстоящего от берега Охотского моря на 33 версты. Ибо, во-вторых, заложить гавань суда никак не могли – это могли сделать только экипажи судов. Ибо, в третьих, одна из лучших гаваней мира была создана самой природой, а моряки бота «Св. Гавриил» (а не пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел») лишь основали при ней порт. Ну и, наконец, в-четвёртых, первые строения порта и будущего Петропавловска были заложены почти за 4 месяца до входа в Авачинскую губу пакетботов Второй Камчатской экспедиции.

Ну а теперь посмотрим, что обо всём этом пишут авторы-исполнители историко-географического атласа «Petropavlovsk-Kamchatsky».

«Возникновение города Петропавловска-Камчатского связано с деятельностью Второй Камчатской экспедиции В. Й. Беринга – А. И. Чирикова (1732–1743 гг.).

Летом 1740 года, выполняя указания Беринга об исследовании Авачинской губы и выборе там удобной гавани для зимовки экспедиционных кораблей, участник экспедиции, штурман Иван Фомич Елагин отдал предпочтение небольшой удобной бухте на восточной стороне губы. Выбор не был случайным. Бухта была прекрасной, удобной гаванью, надёжно укрытой от волнений и обеспеченной пресной водой многочисленных горных ручьёв. Рельеф окружающих берегов, превращающий гавань в естественную крепость, близость устья реки Авачи, где проходил уже знакомый русским путь к Большерецку, административному центру Камчатки – все эти обстоятельства сыграли решающую роль в определении места строительства будущего порта.

Бот «Святой Гавриил» под командой Елагина прибыл в Авачинскую губу 10 июня 1740 года, и экипаж приступил к работам по возведению необходимых построек на выбранной им для этих цели гавани. Уже 20 сентября И. Ф. Елагин пишет рапорт руководителю экспедиции, где сообщает о завершении строительства жилого дома для офицеров, трёх казарм и трёх амбаров. К рапорту прилагается карта Авачинской губы и план гавани. Этот план является первым графическим изображением Петропавловской гавани.

Разведчики Беринга заложили портовые строения на северном берегу гавани, против находившегося на песчаной косе небольшого ительменского селения Акомп (Аушин). Строительство велось из местного берёзового и тополёвого леса. Строителями были члены экипажа бота «Святой Гавриил» и доставленные из Верхнего и Нижнего Камчатских острогов умельцы.

 

23

 

6(17) октября 1740 года в Авачинскую губу прибыли пакетботы «Святой апостол Пётр» и «Святой апостол Павел» под командованием В. Й. Беринга и А. И. Чирикова. Эта дата считается днём основания порта святых апостолов Петра и Павла (Санкт-Петропавловского, Петропавловского) и города Петропавловска-Камчатского» [26, с. 15].

Вполне понятно, что тезис авторов атласа о связи образования нашего города с деятельностью Второй Камчатской экспедиции никаких сомнений и возражений не вызывает. Однако вот их мнение об одновременном, якобы, заходе пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел» в Авачинскую губу истине не соответствует. Впрочем, повторюсь, речь об этом речь пойдёт чуть попозже.

Практически также, обрисована ситуация с днём рождения Петропавловска и в историко-географическом атласе «Камчатка. XVII–XX вв.». Что, в общем-то, и понятно, так как авторский коллектив в том и в другом случае практически один и тот же.

«Петропавловск начинает свою историю с 1740 года, когда, по указанию одного из руководителей Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга, в Ниакину гавань прибыли штурман И. Елагин и В. Хметевский. Постройки на перешейке между гаванью и озером (Култушное – В. Б.) положили начало будущему городу, называемому Петропавловск, Петропавловск-Камчатский» [27, с. 91].

Однако при этом обращает на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, руководителем Второй Камчатской экспедиции, и, притом, единственным, был капитан-командор В. Беринг, а М. Шпанберг и А. Чириков были его помощниками. А во-вторых, содержащееся в данном абзаце мнение авторов-составителей о том, что это именно постройки на перешейке между гаванью и озером положили начало будущему городу, по сути дела противоречит другому их утверждению: «Так 6(17) октября 1740 года по названию пакетботов «Святой Пётр» и «Святой Павел», Витусом Берингом была именована лучшая гавань Камчатки. Эта дата считается днём основания города Петропавловска-Камчатского»), – изложенному в самом начале цитируемого атласа [27, с. 4].

Таковы, если вкратце, некоторые основные неурядицы, связанные с историей образования нашего города. Исходя из которых становится ясным, что официальный – 6(17) октября 1740 года – день рождения нашего города, в силу ряда причин чисто субъективного свойства, был установлен по дате захода в Авачинскую губу пакетботов Второй Камчатской экспедиции. В связи с чем, в истории его образования, в дополнение к уже названным, возникли ещё три, и весьма принципиальные, расхождения с реальностью.

Первая из них связана с тем, что при описании событий, связанных с заходом пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел» в Авачинскую губу, исследователи и краеведы совершенно не обращали внимания на разницу в датах, приводимых самими моряками Второй Камчатской экспедиции в их официальных рапортах, и в их же приватных письмах. А ведь именно эта разница играет принципиальную роль при определении дат, связанных с деятельностью Первой и Второй Камчатских экспедиций.

Сама же эта разница обуславливается тем, что в конце XVII – начале XVIII веков в морском флоте европейских стран начался переход от так называемых «морских суток» к астрономическим. Что уже само по себе вызывало неудобство. Ну а если вспомнить о том, что пребывая на суше, морские офицеры того времени обычно пользовались гражданским способом исчисления суток, то следует быть предельно внимательными при переводе тогдашних дат на наше современное время.

В частности, при попытке объяснить факт расхождения в одни сутки дат захода пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел» в Авачинскую губу, мною [1] было высказано мнение о том, что моряки пакетботов в своих вахтенных (шканечных) журналах приводили даты по морскому календарю. Однако, как выясняется, на самом деле они использовали астрономические сутки, которые отставали от гражданских на 12 часов, тогда как морские сутки наоборот опережали гражданские на эти же 12 часов. И хотя при этом мой конечный вывод об отставании хронологии, приводимой в вахтенных журналах пакетботов В. Й. Беринга и А. И. Чирикова, от гражданского способа исчисления суток на 12 часов и оказался верным, однако сам по себе пересмотр суточной хронологии был объяснён неправильно.

Впрочем, эта ошибка вполне понятна, так как о «морском» и «астрономическом» времени в исторической и географической литературе практически ничего не говорилось. Так что мне пришлось самостоятельно объяснить причину возникновения суточной разницы в

 

24

 

датах появления пакетботов Второй Камчатской экспедиции в Авачинской губе. И лишь позднее, анализируя обстоятельства, связанные с открытием Командорских островов, мне довелось столкнуться с упоминанием об астрономических сутках, некогда используемых в морской практике. Что потребовало прояснения всей этой ситуации с исчислениями суток.

С этой целью пришлось обратиться к малоизвестной и основательно подзабытой статье М. И. Белова «О старинном счёте времени в морском флоте» [28]. Из анализа которой выяснилось, что на рубеже XVII и XVIII веков в мировом морском флоте начался постепенный, длительный и крайне противоречивый в отдельных своих стадиях переход в исчислении суток от морского календаря сперва к астрономическому, а, затем, и к гражданскому.

Начало этому общему процессу было положено Францией, где в 1679 году, взамен ставшего по разным причинам неудобным морского способа исчисления суток, было предложено использовать научный – то есть астрономический – календарь. Во всяком случае, именно с этого времени Парижская академия наук стала издавать для моряков и астрономов новый календарь «Connaisance des Temps ou Calendrier of Ephemerides», по которому можно было определить не только астрономические сутки, но и истинное среднее время, высоту солнца и звёзд, а также находить прикладной час [28]. Другое дело, что прочие страны не спешили перейти на новую систему исчисления суток.

Однако неудобства морского способа исчисления суток в условиях интенсификации капиталистических производственных отношений всё более и более настойчиво побуждали к переходу на астрономическое время. И в 1767 г. уже Англия предприняла издание своего ежегодного морского календаря «Notical Almanac and Astronomical Ephemerides», вскоре переведённого почти на все языки мира.

Впрочем, и после этого данное новшество привилось далеко не сразу и наравне с ним по-прежнему применялись и морской вариант исчисления суток. Как это делал, например, великий мореплаватель Джеймс Кук, который во время своих трёх знаменитых кругосветных плаваниях отсчитывал сутки по морскому календарю. Да и мореплаватели других стран, постоянно применяя «Notical Almanac» для определения координат и прочих астрономических параметров, очень долго, вплоть до 1925 года, когда на судах всего мира был установлен единый гражданский календарь, нередко придерживались морского способа исчисления суток.

Таким образом, в мировой морской практике на протяжении более чем двухсот лет, и поочерёдно, и одновременно, использовались три системы отсчёта суток. При этом, повторюсь, морские сутки, начинавшиеся в полдень уже наступивших гражданских суток, опережали последние на 12 часов, а астрономические сутки, начинавшиеся в полдень предыдущих (прошедших) гражданских суток, отставали от наступившего дня на 12 часов. И поскольку астрономические и морские сутки разнились между собой на 24 часа, то это нередко приводило к тому, что то или иное событие датировалось разными числами, отличающимися друг от друга на одни, а то и на двое суток.

Примерно такая же ситуация сложилась и в России. И в самом деле, Пётр I, при создании русского флота, целиком и полностью положился на тогдашний опыт моряков Голландии и Англии, которые пользовались морским календарём. Однако, вскоре после смерти императора, в России была предпринята попытка применения в морском флоте астрономического способа исчисления суток. О чем, в частности, свидетельствует «Книга полного собрания о навигации» С. Мордвинова, изданная в Санкт-Петербурге в 1748 году. Другое дело, что в силу многих причин эта попытка полным успехом не увенчалась, и на флоте ещё долгое время одновременно пользовались все три: морской, астрономический и гражданский (во время пребывания экипажей на суше) способы исчисления суток.

Вот отчего, резюмирует М. И. Белов, так трудно бывает порою определить, какой счёт времени был принят мореплавателями в конкретном случае – морской или астрономический, одинаково начинавшийся в полдень. И подчёркивает: «Наше наблюдение за практикой счисления времени в русском военно-морском флоте показывает, что в XVIII в. записи о датах в судовых журналах и отчётах о плаваниях велись строго по морскому календарю. Рапорты же мореплавателей Адмиралтейств-коллегии с дороги датировались гражданским календарным числом.

 

25

 

И только в конце XVIII – первой четверти XIX в. произошли изменения в датировках рапортов; счёт времени в них вёлся теперь по морскому календарю. С этого времени флотские документы стали датироваться одинаково. С 1853 до 1 января 1925 г. датировка морских событий проходила по астрономическому календарю. Но для флотских документов – судовых журналов первой половины XIX в. – характерен двойной (морской и астрономический) счёт времени; правда, это бывало не всегда» [28, с. 173].

Вполне понятно, что все эти перипетии с исчислением суток отчётливо проявились и во времена работы Первой и Второй камчатских экспедиций.

И в самом деле, в вахтенных (шканечных) журналах офицеров Первой Камчатской экспедиции, например, отсчёт суток вёлся по морскому календарю. О чём позволяет судить сноска составителей сборника документов «Русские экспедиции по изучению…, 1984» к записи в вахтенном журнале бота «Св. Гавриил» от понедельника 5 августа 1728 года: «В то время сутки исчислялись не с полуночи, а с полудня: первая половина «морских суток» была второй половиной предыдущих суток по гражданскому календарю» [29, с. 70]. Однако, при этом, все их рапорты в Адмиралтейств-коллегию датировались по гражданскому времени.

О применении морского времени офицерами этой экспедиции говорит и А. А. Сопоцко: «В Нижнем Камчатском остроге было построено экспедиционное судно, и отсюда оно вышло 13 июля (по вахтенному журналу) 1728 года в 1.30 дня (по гражданскому календарю было ещё 12 июля⁵» [30, с. 57]. И это своё мнение он подтверждает в примечании под номером 5, приведённом на странице 227 этой книги.

Кстати, коль скоро в данной цитате говорится о месте постройки бота, то необходимо отметить, что строительство бота «Св. архангел Гавриил» совершалась не в Нижнем Камчатском остроге, а вблизи урочища Ушки. Которое располагалось в 60-ти, примерно, верстах выше тогдашнего Нижне-Камчатска, стоявшего на правом берегу реки Камчатка в 7 верстах выше селения Ключи [30, с. 88]. Здесь же, 9 июня 1728 года, бот был спущен на воду, и спустя ещё три дня, 12 июня, он прибыл в Нижне-Камчатск. И на следующий день он был отправлен к устью реки Камчатка, где и достраивался – в частности, именно там 29 июня была установлена его единственная мачта [31, с. 89].

Нелишне будет также обратить внимание и на рисунок Нижнего Камчатского острога, позаимствованного А. А. Сопоцко из «Описания земли Камчатки» С. П. Крашенинникова [30, с. 59]. Ибо на нём изображён острог, построенный в 1736–1737 годах на левом берегу реки Камчатка в 30 верстах выше её устья. То есть, уточню, этот второй Нижне-Камчатский острог к Первой Камчатской экспедиции никакого отношения не имел – его на тот момент просто не было.

Но продолжу анализ ситуации с исчислением суток во время Первой Камчатской экспедиции. Факт использования морского календаря офицерами этой экспедиции подтверждает и Т. С. Фёдорова: «В XVIII веке сутки на море исчислялись не с полуночи, а с полудня: первая половина «морских суток» была второй половиной предыдущих суток по гражданскому календарю. П. Чаплин и А. Чириков в журналах пользовались «морскими сутками», а В. Беринг в рапортах – гражданскими» [32, с. 319].

И всё же самым весомым доказательством использования моряками Первой Камчатской экспедиции морского времени являются вахтенные журналы бота «Св. Гавриил». Например, мичман П. Чаплин в самом начале своего шканечного журнала написал: «А дни исчисляли с полуночи до полуночи августа до 22 дня 1727 году, с онаго числа счисляли с полудня до полудня» [31, с. 23]. Из чего следует, что до полудня 21 августа 1727 года включительно все события описывались по гражданскому времени, а начиная с полудня этого же дня, когда экипажи судов Первой Камчатской экспедиции полностью перешли на свои корабли, моряк П. Чаплин, в полном согласии с военно-морским уставом того времени, стал использовать «морское» время. Что и нашло своё отражение в следующей его записи: «Случаи в пути от устья реки Охоты морем, а счисляются с половино дни до половино дни. Августа 22 числа 727 году» [31, с. 65]. Причём в дальнейшем, даже пребывая на суше (на Камчатке), П. Чаплин все даты в своём журнале приводил по морскому календарю.

 

26

 

В самом деле, говоря, например, о времени проезда от Машуринского до Намакшина острога и далее к устью реки Козыревская, П. Чаплин пишет: «5 марта. Великой ветр ночью, поутру светлооблачно, потом сияние. В 6 часов поехали через румб N 5 вёрст и выехали в вершину реки Козыревской и поехали вниз по оной реке NO 2 версты и увидели гору, которая горит близ Нижнего острогу на румб NO–NNO 8 вёрст. Сияние и тепло. 6 марта. Румб NNO½O – 10 вёрст. В 6 часу пополудни стали начевать. Поутру мороз. Часу в 8-м пополуночи поехали на NNO 15 вёрст, в 12 часов проехали юрты на правой стороне реки Козыревской. 7 марта. Сияние с облаками, румб NO 10 вёрст. В 5 часов пополудни стали начевать. Пополуночи великой мороз. В 5 часов поехали на румб NNO 5 вёрст, а ONO – 3 версты» [31, с. 81].

То есть, как можно видеть, В. Беринг и П. Чаплин выехали из Машуринского острога рано утром 5 марта и ехали весь день. Однако когда они в 6 часов пополудни (то есть вечером этого же дня) остановились на ночёвку, то по их календарю уже было 6-ое число, хотя по гражданскому исчислению по-прежнему было 5-е марта. Точно таковая же ситуация произошла и на следующий день, ибо выехав поутру 6 числа, путники на ночёвку остановились вечером 7-го марта. Да вообще, во всё время этого сухопутного вояжа моряков, они каждый очередной свой маршрут начинали в одно число, а завершали его, по окончании этого же дня, в следующем. И единственно верным объяснением столь непривычного для нас изменения даты посредине одного и того же дня является то, что ровно в полдень по гражданскому времени прежние морские сутки заканчивались и начинались новые морские сутки. Точно также, по морскому календарю, осуществлял датировку событий в своём вахтенном журнале и лейтенант А. И. Чириков [33].

В целом же, подводя итог рассуждениям об исчислении суток во времена Первой Камчатской экспедиции времени, следует напомнить, что П. Чаплин, вступив на борт судна и начав вести вахтенный (шканечный) журнал, в дальнейшем все записи в нём осуществлял по морскому календарю. Тогда как В. Й. Беринг свои служебные рапорта в Адмиралтейств-коллегию во время пребывания на суше датировал гражданским временем. Что, впрочем, и понятно, так эти документы к вахтенным (шканечным) журналам не имели ни малейшего отношения.

Несколько иная картина вырисовывается при анализе событий Второй Камчатской экспедиции. То есть, хотя и в этом случае разница в одни сутки между датами сохраняется, однако при этом уже гражданские числа на сутки опережают числа, приводимые в шканечных журналах и официальных рапортах.

И в самом деле, в очередном своём рапорте в Сенат, В. Беринг, находясь на суше, но при кораблях, стоящих в Петропавловской гавани, сообщал: «А вышереченная гавонь к отстою в зимнее время морских судов весьма способна, и для того прибыли в оную гавань в двух пакетботах со всею командою того ж 740 году октября 6 дня благополучно, где и зимовали. И оная гавонь названа нами святых апостола Петра и Павла» [21, с. 214].

Дату 6 октября приводит и С. Ваксель: «Наконец, 6 октября 1740 г. удалось выйти в Авачинскую бухту и в тот же день стать на место зимовки, которое мы назвали Петропавловским портом, поскольку оба наши судна, носившие имена святых Петра и Павла, были первыми кораблями (неверно – первым был «Святой Гавриил», зашедший в бухту 10 июня 1740 года – В. Б.), которые воспользовались этой гаванью» [34, с. 50].

Эта же дата приводится и в совместном рапорте В. Беринга, А. Чирикова, И. Чихачёва, М. Плаутина, С. Вакселя и С. Хитрово, направленному ими в Адмиралтейств-коллегию: «Прошлого 747 году на построенных при Охоцку двух пакетботах один поручен в команду капитану Чирикову, и на оных судах пошли из Охоцка к Камчатке чрез Пенжинское море сентября 8 числа и прибыли в гавань, названную нами святых апостол Петра и Павла (которая имеется в Авачинской губе, лежащей в восточном Камчатском берегу) 6 октября благополучно» [35, с. 164].

Но в своём частном письме (от 20 апреля 1741 г.) вице-канцлеру А. И. Остерману, человеку сугубо штатскому, В. Беринг написал: «…7-го октября в морскую заливу Авачу, слава богу, щастливо прибыли…» [36, с. 35]. Да и А. И. Чириков, который в морском деле

 

27

 

был ещё более щепетильным, чем В. Беринг, в своём неофициальном (приватном) письме к адмиралу Головину (от 27 апреля 1741 года) также сообщал, что: «…в здешнею гавань прибыли мы, премилостивый государь, на пакетботах октября 7 числа» [37, с. 38].

Итак, когда морские офицеры Второй Камчатской экспедиции писали свои официальные рапорты в Адмиралтейств-коллегию, то они использовали профессиональный календарь. А когда те же В. Беринг и А. И. Чириков сочиняли приватные письма (пусть бы и официальным лицам), то они придерживались гражданской нормы исчисления суток. И, следовательно, и та и другая дата вполне обоснованы и имеют право на существование. А потому при переводе дат моряков XVIII века не следует забывать о данной разнице в исчислении суток. Как не следует забывать и о том, что эта разница обуславливается применением офицерами Второй Камчатской экспедиции астрономического времени, моряками.

Кстати, впервые на эту разницу обратил внимание известный американский историк Ф. Голдер [38, p. 50], который говорил об использовании офицерами Второй Камчатской экспедиции астрономического времени. Об этих же астрономических сутках говорил и редактор перевода английского переиздания «Дневника плавания с Берингом к берегам Америки. 1741–1742» А. К. Станюкович, который в своём примечании под номером 29 пишет: «Следует помнить, что Стеллер в своих записях, как правило, использовал гражданские сутки, которые начинаются с полуночи, тогда как моряки «Св. Петра», как было принято на судах XVIII века, вели счёт времени по астрономическим суткам, которые начинались на 12 часов позже соответствующих гражданских, т. е. в полдень. В силу этих обстоятельств даты отдельных событий, приведённые Стеллером, и даты этих же событий, указанные в судовых журналах «Св. Петра» и в воспоминаниях С. Вакселя могут отличаться на одни сутки. В ряде работ об экспедициях Беринга эта тонкость перевода счёта времени не принималась во внимание, чем объясняются расхождения в датах, которые в них встречаются» [39, с. 166].

Но всё же самым убедительным доказательством того, что офицеры Второй Камчатской экспедиции пользовались астрономическим, а не морским календарём служат временные данные самих свидетелей и участников плавания к берегам Америки. Например, говоря о выходе пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел» из Авачинской губы студент А. П. Горланов в своём письме Г. Миллеру пишет: «Господин капитан командор и господин капитан Чириков отправились в свой надлежащий морской вояж к северо-западным берегам для отыскания Америки июня 5 дня 1741 года…» [40, с. 54]. Тогда как сами моряки в своих рапортах (см. выше) датой выхода в морской вояж называют 4 июня. И это означает, что выход судов состоялся до наступления полудня 5 июня по гражданскому времени, когда по астрономическому календарю всё ещё было 4-ое число.

Таковая же разница во времени обнаруживается и при анализе событий, связанных с плаванием «Св. Петра». Например, в своём рапорте в Адмиралтейств-коллегию Свен Ваксель сообщает: «Ср. 4 дня ноября 1741 году. В 8 часов с полунощи увидели землю от нас по компасу ZWtZ мили 4 немецких, на которой земле хребты покрыты снегами, которою чаем быть Камчацкой, которая токмо лежит между N и W и вид кажет до конца недалеко» [41, с. 247].

В то же время Г. Стеллер, как человек сугубо штатский, об этом же пишет так: «4 ноября в середине ночи мы плыли курсом WtZ с попутным ветром. Утром 5 ноября было приказано убрать паруса во избежание посадки на мель. Все стояли на палубе и смотрели вокруг в поисках земли, потому что её наличие здесь было предсказано с математической точностью. К нашему общему удивлению, случилось так, что в девять часов мы увидели землю» [39, с. 91]. И таковая ситуация могла сложиться лишь потому, что С. Ваксель, Х. Юшин и С. Хитрово в своих журналах и воспоминаниях все даты приводили по астрономическому времени, а Г. Стеллер – по гражданскому.

Что же касается расхождения во времени на один час, то в данном случае это объясняется тем, что первыми землю в тумане увидели моряки, стоявшие на вахте. И только когда они окончательно убедились, что перед ними располагается земля, они разбудили остальных членов экипажа.

 

28

 

Итак, проведённый анализ показывает, что моряки Второй Камчатской экспедиции при описании своего плавания пользовались астрономическим временем. Однако, к сожалению, современные историки и краеведы об этом либо не знали, либо не придавали этому значения. В частности, не знал об использовании моряками Второй Камчатской экспедиции астрономического времени и я, когда говорил об отставании морских суток от гражданских [1]. И хотя при этом мой конечный вывод об отставании хронологии морских офицеров от гражданского способа исчисления суток на 12 часов всё же оказался верным, однако необходимость пересмотра суточной хронологии была мотивирована неправильно.

Ну а теперь, после выяснения причин расхождения временных реперов, я вновь обращусь к ситуации с заходом в Авачинскую губу пакетботов «Св. Пётр» и «Св. Павел». И обращусь потому, что называя 6 октября датой захода пакетботов в Авачинскую губу, никто и никогда не задавался вопросом: а когда – то есть до 12 часов дня или после – состоялся этот самый заход? Хотя в свете расхождения астрономических и гражданских суток на 12 часов нетрудно увидеть, что если бы таковой заход состоялся в первую половину суток 6-го числа по астрономическому календарю (то есть, после обеда по местному гражданскому времени), то те и другие сутки совпали бы полностью. И следовательно, того расхождения в числах, которое имеется в официальных рапортах и в частных письмах мореходов не было бы. И, наоборот, если признать, что пакетботы вошли в Авачинскую губу во второй половине суток 6-го октября по астрономическому же времени, то по гражданскому времени это соответствовало бы первой половине 7 числа. Что мы и имеем на самом деле. Из чего следует, что официальный день образования Петропавловска на самом деле должен приходиться на 7-ое октября 1740 года.

Такова первая условность с определением даты зарождения нашего города. Однако есть и другая, и более существенная. Которая заключается в том, что пакетботы «Св. Пётр» и «Св. Павел» вошли в Авачинскую губу не одновременно, а более чем с недельным разрывом. Ибо 6 октября в Авачинскую губу вошёл только пакетбот «Св. Пётр», ведомый В. Берингом, тогда как «Св. Павел», под управлением А. Чирикова, вошёл в губу ещё 27 сентября. Причём вся эта история с разделением кораблей началась во время их прохода через Первый Курильский пролив. Когда пакетбот «Св. Пётр» попал в настолько сложную ситуацию, что к Авачинской губе он подоспел только 29 сентября. Однако в условиях тумана моряки входа в губу сразу обнаружить не сумели. А затем их судно набежавшим штормом и вовсе было отброшено далеко к северу. И лишь 6(7) октября моряки сумели войти в Авачинскую губу. Впрочем, изложу эту ситуацию поподробнее.

«Мы вошли в пролив (Первый Курильский полив – В. Б.) при попутном западном ветре и при большой волне. Так как мы не имели сведений о том, какой в этих местах прилив и отлив, и, следовательно, не могли правильно рассчитать время прохождения прилива, то случилось так, что попали в самую узкую часть пролива как раз в новолуние и как раз в такое время, когда приливная волна направлена с востока на запад. Она оказалась настолько яростной и мощной, что мы почти в течение целого часа, пеленгуя по берегу, не могли отметить ни малейшего продвижения судна вперёд. Волны перекатывались через корму судна и, разбиваясь в пену, скатывались с обеих сторон через фальшборты. Судовая шлюпка, шедшая на буксире у нашего корабля и привязанная на конце кабельтова длиной в сорок сажен, была заброшена волнами и ударилась о корму корабля, не без повреждения, конечно, как корабля, так и шлюпки; не раз шлюпку чуть не бросало на палубу нашего корабля. В это время глубина под килем судна составляла около десяти-двенадцати сажен. Я очень сомневаюсь, однако, оставалось ли под кормой корабля глубины более трёх сажен ото дна в те моменты, когда корабль опускался с волной до самой низкой точки. Мы опасались в то же время, как бы не рухнула наша главная мачта, так как ветер крайне усилился, а идя не по ветру, мы могли пользоваться только фоком и грот-марселем. Все наши усилия были направлены на то, чтобы держать судно по ветру, так как, попади мы между волнами в поперечном положении, нам не было бы спасения. Когда сила первой приливной волны немного уменьшилась, мы начали понемногу ползти с места и, наконец, оказались вне всякой опасности. Наши товарищи, которым пришлось пройти это место спустя приблизительно часа полтора после нас, не испытали при прохождении его ни малейших затруднений. Отсюда совершенно ясно видно, что всё это затруднительное

 

29

 

положение возникло для нас только в момент первой встречи обоих течений, так как уйти обратно мы не могли из-за сильного западного ветра и большой волны, а продвижению вперёд мешало сильное восточное течение. Если бы в этот момент руль или паруса получили бы какое-нибудь повреждение, мы, несомненно, пропали бы без малейшей надежды на спасение» – пишет о прохождении пакетбота «Св. Пётр» через Первый Курильский пролив С. Ваксель [34, с. 49–50].

Ну а далее всё относительно просто. Поскольку судно очень сильно потрепало, то моряки по выходу из пролива, были вынуждены остановить его ход, так как необходимо было пересмотреть весь такелаж и парусное оснащение на предмет исправления его повреждения. Ибо без этого пускаться в дальнейший путь было не просто опасно, но и безрассудно. И, как следствие, пакетбот не успел подойти к входу в Авачинскую губу до наступления непогоды. Вот как об этом пишет сам В. Беринг:

«26-го сентября мы, с помощью всевышнего, Лапатку, или Курильския проходы, щастливо прошли и в третей день в устье залива Авачь были; но понеже от шторма и великого тумана в море итти принуждены находились, и ветр сильнее учинился, и несколько дней продолжался, от которого мы к 54 градуса к северу несены были, и бот потеряли, то 7-го октября в морскую заливу Авачу, слава богу щастливо прибыли;» [36, с. 35].

В то же время пакетбот «Св. Павел», проскочивший, как указывал С. Ваксель, Первый Курильский пролив без всяких затруднений, успешно проследовал к Авачинской губе, в которую он и вошёл 27 сентября. То есть, ещё до того, как разыгрался очередной шторм и набежавший туман скрыл из виду вход в Авачинскую губу. И вот тому документальное подтверждение.

«Господин капитан Чириков на пакетботе «Санкт-Павле» в Овачинскую губу прибыл сентября в последних, а капитан коммандор господин Беринг в первых числах прошедшего октября, и у его судна оторвало на море погодою малый бот, с котораго некоторые снасти найдены на морском берегу и в помянутой Овачинской губе оба пакетбота зимовать будут, и оная губа названа ныне Петропавловским портом», – пишет студент А. Горланов Г. Миллеру [42, с. 380].

Правда, он не называет конкретных чисел захода обоих пакетботов в губу. Однако эту ситуацию несколько проясняет известный историограф А. С. Сгибнев: «Во время путешествия Шпанберга (в Якутск за припасами – В. Б.) Беринг с двумя судами, пакетботами «Св. Пётр» и «Св. Павел» прибыл 27 сентября 1740 году в губу, называемую до того времени камчадалами Суачю, где посланным наперёд штурманом Елагиным построены были к его прибытию необходимые помещения. Здесь Беринг остался зимовать, и эту одну из лучших гаваней в мире назвал по имени своих судов – Петропавловскою» [22, с. 59]. А несколько в том смысле, что, по его мнению, пакетботы вошли в Авачинскую губу вместе.

Тем не менее, дату их захода А. А. Сгибнев привязывает к 27 сентября. И, надо полагать, что появление этой даты в его работе базировалось на каких-то конкретных материалах. Жаль только, что он не посчитал нужным привести указание на них.

Впрочем, как бы там не было, эти его сведения о дате захода пакетботов Второй Камчатской экспедиции в Авачинскую губу хорошо согласуется как с тем, что «Св. Павел», подошедший к губе 27 сентября, успел зайти в губу до начала сильнейшего шторма, так и с тем, что «Св. Пётр», подошедший к ней двумя днями позже, был отнесён ветром далеко к северу и вернулся к губе только под утро 6-го (7-го – по гражданскому времени) сентября.

Ко всему сказанному остаётся добавить, что ещё в 1954 году историк Н. Н. Зубов написал, что «…«Св. Павел» пришёл в Авачинскую губу 27 сентября, а «Св. Пётр» – 6 октября» [23, с. 95]. А ещё четверть века спустя другой известный историк Ф. Г. Сафронов, говоря об образовании Петропавловска сообщил, ссылаясь при этом на А. С. Сгибнева, что «Петропавловск был основан ещё в 1740 г., во время работ Второй Камчатской экспедиции. В. Беринг и А. Чириков на пакетботах «Св. Пётр» и «Св. Павел» 27 сентября этого года прибыли из Охотска в Авачинскую губу, называющуюся камчадалами Суачу, и бросили якорь в небольшой, но удобной для стоянки бухте. Посланный сюда ранее штурман Елагин к их прибытию уже построил необходимые помещения. Здесь Беринг и Чириков зазимовали и основали порт, названный ими в честь своих судов Петропавловском» [43, с. 195].

 

30

 

Так что я оказался далеко не первым из тех, кто подметил разновременность заходов пакетботов Второй Камчатской экспедиции в Авачинскую губу. Другое дело, что все эти сведения остались неизвестными для лиц, принимающих решение об установлении официальной даты основания Петропавловска. Или не были приняты ими в расчёт.

Впрочем, понять их можно, так как сами участники экспедиции В. Беринга нигде и никогда, насколько об этом судить могу я, об этом раздельном заходе своих пакетботов не упоминали. И причин тут, на мой взгляд, несколько.

Дело в том, что ещё во время Первой Камчатской экспедиции В. Беринг, признавая мастерство А. И. Чирикова в управлении парусным кораблём, разрешил последнему самостоятельно добираться до Камчатки на лодье «Восток»». Так что до полуострова они добирались порознь и увиделись только 1 сентября, то есть через два дня после подхода к берегам Камчатки отставшего шитика «Фортуна». Точно так же и при отправлении пакетботов от устья реки Большая к Авачинской губе В. Беринг вновь предоставил А. И. Чирикову полную свободу действий. А потому раздельный заход обоих пакетботов в губу был для моряков настолько ожидаемым и нормальным во всех смыслах этого слова событием, что они не сочли нужным об этом упоминать.

Столь же нормальным для офицеров Второй Камчатской экспедиции оказалось и то, что все они общей датой захода обоих пакетботов называли 6(7) октября. Поскольку с их стороны это было обычным соблюдением воинской нормы, согласно которой окончательное время завершения того или иного действа военных (кросса, марш-броска, похода, плавания) определяется не по первому, а по последнему участнику событий. И поскольку вся заслуга в успешном завершении тех же воинских манёвров, походов, плаваний и операций приписывается высшему должностному лицу.

Обращусь теперь к ситуации, сложившейся в связи с оценками роли благодарственного молебна, осуществлённого по приказу В. Беринга по поводу благополучного прохода пакетботов через грозный Первый Курильский пролив.

Впервые в советской литературе этот религиозный мотив для объяснения причин появления у нашего города его нынешнего имени, был использован Б. П. Полевым, который в своём предисловии к книге «Петропавловск-Камчатский. История города в документах и воспоминаниях. 1740–1990 гг.» написал:

«После того как пакетботы «Св. Пётр» и «Св. Павел» смогли в штормовую осень 1740 г. обогнуть южную оконечность Камчатки – благополучно пройти пользовавшийся недоброй славой Первый Курильский пролив, Беринг, склонный приписывать этот успех покровительству тех апостолов, именами которых были названы его суда, и решил переименовать «Ниакину (или «Ниякину») бухту в гавань святых апостолов Петра и Павла. Но, естественно, такое длинное название по законам топонимики просуществовать долго не могло, и потому вскоре гавань стали именовать кратко «Петропавловскою, а позже ещё проще – «Петропавловском».

«День прибытия Беринга в Ниакину бухту – «Гавань святых апостолов Петра и Павла» – 6/17 октября 1740 г. принято считать днём основания города. Конечно, тут допущена простительная условность: ведь Беринг прибыл не на пустое место: во-первых, потому, что в Ниакиной бухте давно существовало небольшое ительменское селение, а, во-вторых, здесь ещё до прибытия Беринга были поставлены первые русские избы – «хоромы», «светлицы» и даже «магазейны» (склады), возведённые русскими плотниками под руководством геодезиста (штурмана – В. Б.) Ивана Фомича Елагина летом 1740 г. Поэтому И. Ф. Елагин по праву считается «первостроителем» Петропавловска. Ведь именно он избрал Ниакину бухту для первого русского поселения в Авачинской губе» [3, с. 11].

То есть, как можно видеть, он также был согласен с тем, что оба пакетбота Камчатского отряда вошли в Авачинскую губу 6 октября одновременно. А потому и привязывает день основания Петропавловска к этой дате, хотя и называет его первостроителем И. Ф. Елагина: «Но основателем города считается Витус Беринг, ибо

 

31

 

сразу по прибытии в «Ниакину бухту» 6(17) октября 1740 г., он наименовал русское поселение «гаванью святых апостол Петра и Павла», или кратко – «Гаванью Петропавловской» [3, с. 11]. И ниже добавляет: «Этот исторический день и принято считать днём основания Петропавловска-Камчатского» [там же, с. 28].

Вообще-то, замечу, присвоение имени новому поселению после его основания (как, впрочем, и до основания, и в момент заложения первого строения) явление вполне обычное. Однако удержусь, пока, от необходимого комментария, и приведу ещё одно суждение Б. П. Полевого, непосредственно касающееся роли религиозной составляющей для определения дня образования города: «Витус Беринг был человеком верующим: он искренне считал, что его пакетботы остались целыми при проходе в бурю южнее Лопатки лишь благодаря покровительству апостолов, именами которых были названы его суда. И в благодарность за эту защиту он и переименовал Ниакину бухту в «гавань святых апостол Петра и Павла» [3, с. 32].

Однако хотя в представлении видного историка о сути событий и появилось нечто новое для людей советской эпохи – религиозный мотив, всё же лично он связывает с этим (молебном) событием всего лишь присвоение гавани и городу имени. Что, впрочем, и понятно, так как В. Беринг приказал отслужить благодарственный молебен по поводу чудесного спасения своего судна. И уж только поэтому он не мог объявить 6 октября днём основания города.

То есть, говоря иначе, морские офицеры Второй Камчатской экспедиции отчётливо осознавали, что датой основания Петропавловска может быть лишь день начала возведения первого строения нового поселения. Не говоря уже о том, что, в силу элементарной порядочности, они просто не могли лишить И. Ф. Елагина статуса первостроителя Петропавловска. О чём, в частности, позволяет судить мнение Свена Вакселя: «О существовании бухты нам было известно, конечно, и ранее, однако, мы не знали, имеются ли там такие места, в которых возможна зимовка. Для решения всех этих вопросов в 1739 году был послан на разведку Иван Елагин, в то время штурман, ныне капитан-лейтенант, – толковый моряк и храбрый офицер. К нашей радости он привёз нам оттуда очень подробное донесение. Он построил там дома и склады, в которых мы могли на время зимовки разместиться со всей нашей командой» (34, с. 51–52).

Тем не менее, после возрождения этого религиозного мотива в отечественной исторической литературе, тезис о «божественном провидении» среди некоторых камчатских краеведов становится едва ли не решающим аргументом при обосновании даты образования Петропавловска. Во всяком случае, в своей книге «Город над Авачинской бухтой» известные на Камчатке авторы И. В. Витер и А. А. Смышляев прямо так и пишут:

«И вот 17 октября по новому стилю 1740 года в Авачинскую губу вошли пакетботы «Святой Пётр» и «Святой Павел». Именно этот день по праву (выделено мною – В. Б.) считается днём рождения города Петропавловска-Камчатского, ибо по приходе экспедиции и высадке её на берег была совершена молитва, после чего капитан-командор повелел именовать первое русское поселение «гавонью святых апостолов Петра и Павла, как и пакетботы наши именованы» [44, с. 11]. И то, что названные авторы в данном случае не оговорились, говорит тот факт, что спустя десяток лет эта же аргументация по поводу даты основания города была слово в слово повторена и во вторичном издании названной книги [45, с. 13].

Кстати, в связи с обращением к названным книгам стоит обратить внимание на некорректность использования в их названии термина «бухта» применительно к тому ландшафтному объекту, вдоль берегов которого на 20 километров протянулся наш город.

И в самом деле, под «губой» именуется такая закрытая и большая по размерам часть морской акватории, в которую впадает крупная река. Вот отчего, кстати, в местной печати, и до этого и после этого, неоднократно появлялись публикации, в которых аргументированно доказывалась предпочтительность использования термина «губа», вместо понятия «бухта». Да и сами авторы названной книги и в приведённом абзаце, и во многих других местах своей книги обычно используют первоначальное (губа) и более точное определение этого ландшафтного комплекса.

Что же касается самого религиозного мотива, то, замечу, в таковом вот возвращении от коммунистического безбожия к христианским ценностям ничего особо странного нет: в конечном счёте – это наша жизнь, от которой никуда не деться. Однако при этом смущает то, что названные авторы, движимые своими собственными представлениями и вполне искренними побуждениями, апеллируют к несколько разным и по смыслу и по духу религиозным обрядам. Да и к мотивам их осуществления – тоже. Ибо если Б. П. Полевой говорит о молебне, который был совершён в знак благодарности Святым апостолам Петру и Павлу за их покровительство в благополучном прохождения пакетботов экспедиции через грозный первый Курильский пролив, то его невольные оппоненты считают, что при этом была сотворена молитва, приуроченная к процедуре присвоения новому поселению собственного имени и, отсюда, к дате образования города.

Не берусь судить, кто из них, относительно названия религиозного обряда, прав, ибо последнее слово в этом должно принадлежать представителям православной церкви.

 

32

 

Однако отмечу, что сам В. Беринг приказал отслужить благодарственный молебен. И лишь заодно (заодно, а не как неизбежное следствие молебна) наречь бывшую Ниакину бухту «гавонью Святых апостолов Петра и Павла».

Но ведь и только. Ибо нетрудно представить, что окажись, спасаясь от гибели, оба судна (или даже одно) не Авачинской губе, а в том же Большерецке, то оный благодарственный молебен произошёл бы там. А то и вовсе в Охотске, куда пакетботы непременно вынуждены были бы вернуться в случае серьёзных повреждений, так как для осуществления сложного ремонта ни в устье реки Большая, ни, тем более, в Авачинской губе не было ни малейших условий. Так что проведение благодарственного молебна по поводу «чудесного спасения», произошедшего десятком дней (26 сентября 1740 года) ранее, никак не может служить основанием для установления даты рождения Петропавловска и причиной «назначения» В. Беринга его «отцом-основателем».

Ко всему сказанному остаётся добавить, что ранее нами уже довелось говорить о некорректности использования религиозного мотива в целях определения и установления даты рождения нашего города [2, 1998]. И что сама И. В. Витер, в очередной раз обратившись к теме образования Петропавловска, о благодарственной молитве не сказала ни слова:

«6 октября. Пакетботы «Святой Пётр» и «Святой Павел» прибыли в Авачинскую губу, зашли в Ниакину гавань. Эта дата (17 октября по новому стилю) указанная в официальных отчётах, считается датой рождения города Петропавловска-Камчатского. Во вновь образованное селение были переведены жители из Нижнего и Верхнего Камчатских острогов. В рапорте от 22 апреля 1741 года Беринг докладывал: «А вышереченная гавань к отстою в зимнее время морских судов весьма способна, и для того и прибыли во оную гавань в двух пакетботах со всею командою того 1740 году октября 6 дня благополучно, где и зимовали и оная гавань названа нами Святых апостол Петра и Павла» [46, с. 450–451]. И подкрепляет сказанное ещё одним суждением: «1741 год. 20 апреля. В рапорте в Сенат В. Й. Беринг вводит в официальный оборот новое географическое название – Гавань Святых апостолов Петра и Павла. Одновременно с ним использовались следующие варианты: «Гавань Петропавловская», «Санкт-Петропавловская гавань» [там же, с. 451].

Однако, к сожалению, и в этом случае без накладок не обошлось. Ибо если 22 апреля В. Беринг действительно написал служебный рапорт в Сенат [21], то двумя днями ранее, 20 апреля, он сочинил приватное письмо вице-канцлеру А. А. Остерману [35, 1994]. Впрочем, упоминаю я об этом лишь для того, чтобы эта досадная ошибка не повторялась другими исследователями.

Ну а теперь перейду к заявленному выше комментарию. Дело в том, что ситуация с определением даты основания и присвоением имени Петропавловску во многом напоминает обычные житейские коллизии. Когда благодарственная молитва (молебен?), производится после рождения ребёнка, а имя ему придумывается или задолго до родов, или в день рождения, или даже некоторое время спустя. Но при том все эти приятные хлопоты на сам факт (время) рождения ребёнка совершенно не влияют.

Правда, иногда, в силу разных причин, в метрику могут вписать иной день, а то и год (и такое случается) рождения нового человека. Случается, наконец, что ребёнок оказывается подкидышем без всякой сопроводительной записки, а потому день его рождения приходится устанавливать либо по косвенным признакам, либо вовсе произвольно. Однако в нашем случае абсолютно точно известно, что начало возведения первых строений будущего Петропавловска было связано с заходом в Ниакину бухту бота «Св. Гавриил». Так что придумывать тут совершенно нечего.

И, тем не менее, в качестве официальной даты образования Петропавловска и до сих пор фигурирует 6 (17) октября 1740 года. То есть день, когда пакетбот «Святой Пётр» вошёл в Авачинскую бухту. Однако, во-первых, по гражданскому времени это произошло 7(18) октября. Однако, во-вторых, к этому дню пакетбот («Св. Павел») уже более недели находился в Ниакиной бухте. Однако, в-третьих, первые строения нового поселения были заложены экипажем бота «Св. Гавриил», зашедшим в Ниакину бухту ещё 10 июня по астрономическому календарю. И, следовательно, привязка даты основания Петропавловска ко дню захода в Авачинскую губу пакетбота «Св. Пётр» является нарушением всех

 

33

 

общепринятых правил и традиций. Ибо в России (да и не только в России) день образования любого населённого пункта обычно приурочивается к забивке первого колышка в основании первого строения такового поселения.

К примеру, 1(12) мая 1703 г. русские войска овладели крепостью Ниеншанц (Канцы), расположенной в устье реки Охты (нет, каково созвучие: Охта – Охота, откуда началось плавание к Авачинской губе?!). А уже 16 (27) мая чуть ниже по течению Невы, Пётр I заложил крепость Санкт-Питер-Бурх, несколько позднее переименованную в Петропавловскую (какова параллель?!) крепость. Так что именно этот день (то есть день, когда были забиты первые колышки в основание будущей крепости) и стал днём рождения Санкт-Петербурга. Причём, несмотря на все перипетии в истории города, в том числе и на его многочисленные переименования, эта дата однозначно считается его днём рождения.

В случае же с нашим городом эта традиция, пусть бы и непреднамеренно, пусть бы и с самыми благими намерениями, была нарушена. И нарушена отнюдь не В. Берингом, который никоим образом не связывал дату основания города с днём захода пакетботов в Ниакину бухточку – он всего лишь присвоил ей новое имя. Которое автоматически перешло на поселение, уже четыре месяца существующему на её берегах.

Но коль скоро между самыми западными и самыми восточными «морскими воротами» России устанавливаются столь чёткие звуковые и смысловые аналогии, то правильнее будет пойти по традиционному (в лучшем смысле этого слова) пути, и вернуть Петропавловску его настоящий день рождения.

Что же касается «божественного предопределения», коль скоро речь зашла и о нём, то тут возникает встречный вопрос – а не потому ли наш город раз за разом погружался в пучину забвения и разрухи, что день его рождения был установлен вопреки всем, в том числе и христианским, нормам и канонам? И вопрос этот вполне закономерен. Вспомним, едва только успела завершиться работа Второй Камчатской экспедиции, как новый город, в силу ряда причин (отсутствие, в частности, строевого леса для постройки и ремонта судов, трудности со снабжением продовольствием и т. д.) тут же уступил пальму первенства Нижне-Камчатску и Большерецку. Которые более чем на полвека стали опорными центрами интенсивного освоения громадных пушных ресурсов Командорских и Алеутских островов, Аляски и Северной Америки.

Правда, ближе к концу XVIII, когда Россия оказалась втянута в европейские проблемы (войны с Пруссией, Турцией, Швецией) и ей стало не до Камчатки, дальневосточные берега России стали активно посещаться иностранными морскими экспедициями, участники которых оповестили мир о существовании великолепной гавани на Камчатке. И по этой причине вскоре Петропавловск вновь привлёк пристальное внимание северной столицы. В результате чего в 1803 года шлюпы Российско-Американской компании «Надежда» и «Нева» под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского первыми в истории российского мореплавания отправились к берегам Северной Америки, Камчатки, Курильских островов, Сахалина и Японии с целью закрепить присутствие россиян на Тихом океане. При этом сама Авачинская бухта, будучи единственным на полуострове местом, приходном для отстоя океанских кораблей, со времени захода в неё шлюпа «Надежды» в 1804 году, вновь превратилась в базу-убежище всего северотихоокеанского бассейна. А спустя 8 лет, 9 апреля 1812 г., Петропавловск, по предложению Г. И. Лангсдорфа, и по указу Александра I, и вовсе стал столицей Камчатки.

То есть, говоря иначе, через 100 с небольшим лет после открытия Авачинской губы, между двумя окраинами государства устанавливается по-настоящему державная взаимосвязь. В развитие которой, кругосветные плавания из Кронштадта в Авачинскую губу стали осуществляться с завидной регулярностью. Причём наряду с военно-политическими и социально-экономическими задачами, в ходе кругосветных экспедиций успешно решались и сугубо научные проблемы.

Однако так продолжалось относительно недолго. Ибо сразу же после осады Петропавловска англо-французской эскадрой в августе 1854 года и, особенно, после продажи Русской Америки, Аляски и Алеутских островов, его основное украшение, гордость и ресурс – Авачинская губа, надолго превратилась в отстойник для буканьерских и браконьерских судов всего, буквально, мира, а сам город – в средневековое захолустье.

 

34

 

Впрочем, что там давняя история. Всего-то 20 с небольшим лет тому назад Петропавловск, после периода бурного, и неоправданного ничем, кроме пресловутых геополитических интересов, роста, в очередной раз погрузился в пучину безвременья и разрухи. Причём от полного краха его спасло лишь то, что подавляющему большинству горожан просто было некуда (да и не на что) бежать. Ибо распад СССР (оттого-то геополитические интересы и оказались пресловутыми, что они предусматривали что угодно, но только не возможность развала страны) и всё, что за этим последовало, привели к всеобщей социальной, экономической и политической катастрофе. И если город при этом в процентном соотношении, потерял меньшее количество населения, чем вся Камчатка в целом, то объясняется это тремя основными причинами: 1 – стремлением местных чиновников всех мастей и рангов изо всех сил сохранить свои места и привычный образ жизни (и, надо сказать, им это удалось); 2 – лишением жителями города своих накоплений, отчего лишь часть желающих покинуть город сумела это сделать; 3 – перетеканием в Петропавловск населения с побережий и глубинки на места, освобождающиеся в ходе стихийного исхода горожан за пределы Камчатки.

Впрочем, почему и как это произошло – проблема, требующего специального исследования. А потому задам закономерный, вопрос – а не пора ли нам отказаться от столь нетрадиционной для России даты празднования «Дня города» и вернуть Петропавловску его настоящий День рождения? С тем, чтобы восстановить историческую, да и просто человеческую, справедливость и по отношению к первооснователю города И. Ф. Елагину, и к самому городу, и к его жителям.

Правда, и в этом случае существуют некоторые неопределённости, связанные с тем, что пока ещё никому не удалось обнаружить в архивах точную дату забивки первого колышка в основание первого строения будущего Петропавловска-Камчатского. Более того, нам неизвестно и то, когда – до 12 часов или после 12 часов 10 июня – бот зашёл в Авачинскую губу. Впрочем, в данном случае это обстоятельство не оказывает существенного влияния на определение даты образования нашего города.

И в самом деле, допустим, что «Св. Гавриил» вошёл в Авачинскую губу в первой половине суток 10 июня по астрономическому времени – то есть после обеда 10-го же числа по гражданскому времени. Что вполне возможно, учитывая частые утренние туманы, стоящие в это время года на входе в Авачинскую губу вплоть до обеда и дольше. При этом для того чтобы судно смогло (без опасения сесть на мель) сперва подойти к Ниакиной бухте и, затем, войти в неё, морякам нужно было не спеша осуществлять помер глубин. Да и в самой бухте надо было произвести замеры глубин и выбор места для наиболее удобной стоянки. Так что окончательно встать на якорь бот «Св. Гавриил», скорее всего, смог ближе к ночи. И потому к разгрузке экипаж и мастеровые могли бы приступить только утром 11 июня. Причём пока шла разгрузка, И. Ф. Елагин с помощниками могли осмотреть окрестности и наметить места первых строений.

В случае же захода бота в Авачинскую губу во вторую половину суток 10-го июня по астрономическому календарю (то есть утром 11 июня по гражданскому времени), у моряков было бы предостаточно времени и для того, чтобы войти в Ниакину губу; и для того, чтобы приступить к разгрузке строительных материалов, инструментов и прочего груза; и для того, чтобы заняться осмотром местности и разметкой местоположений первых строений.

То есть, говоря иначе, в любом случае датой заложения первых строений будущего Петропавловска-Камчатского является 11 июня 1740 года. Так что подлинным днём рождения нашего города может быть только и только 22 июня по нашему времени. И пусть нас не смущает совпадение этой даты с другой, значимой и скорбной датой в истории нашей страны – с днём начала Великой Отечественной войны. Ибо как бы там ни было, но город наш зародился именно как военно-морская база и останется таковой на необозримое будущее. Доказательством чему тот факт, что расходы на содержание военно-морской группировки региона равны половине годового бюджета всего Камчатского края.

Не стоит забывать и того, что во время Великой Отечественной войны морской порт Петропавловска сыграл большую роль по доставке из США военных грузов и продовольствия по лендлизу [47 Паперно, 1998]. И этим внёс весомую лепту в нашу общую Победу. Как не следует забывать и того, что именно под самый конец Второй мировой войны город и его жители сыграли весьма существенную роль в освобождении северных Курильских островов. Приблизив тем самым окончательное завершение этой самой страшной изо всех войн человечества.

В целом же, привязка дня основания нашего города к 11(22) июня может привнести в метрику Петропавловска дополнительную положительную ауру. Во всяком случае, если в городском календаре одним праздным (праздным, уточню, а не праздничным)

 

35

 

времяпрепровождением станет меньше, город наш от этого станет только чище и светлее. И тем самым у него появится дополнительный шанс на хорошее будущее.

Что же касается возможных затруднений, чисто административного толка, могущих возникнуть вследствие отказа от нынешней условной даты зарождения города, то замечу, что от одной административной условности с Днём города, мы всё же отказались. И никаких особых осложнений это не вызвало.

И в самом деле, ещё совсем недавно день рождения Петропавловска отмечался за месяц-полтора до 17 октября. Понятно, конечно же, что во многом это желание придвинуть праздник к лету объяснялась чисто прагматическими соображениями. Однако наряду с очевидным практическим удобством (встреча Дня города в благоприятных погодных условиях «бабьего лета»), это нововведение вносило более чем очевидную несуразность в календарь памятных дат. Не говоря уже о том, что сам акт переноса празднования Дня города на месяц-полтора вперёд находился в полном расхождении с общечеловеческими, христианскими (не принято у православных отмечать дни рождения загодя) и с юридическими нормами и правилами. А потому от этого надуманного «Дня города» власти всё же отказались.

Таким образом, анализ обстоятельств, связанных с привязкой даты основания города к 6 октября 1740 года вызывает, как минимум, сомнение в обоснованности этого чисто формального решения. Как потому, что по гражданскому времени это число соответствует 7-му числу этого же месяца. Как потому, что в этот день в Авачинскую губу вошёл только один – «Св. Пётр» – пакетбот, тогда «Св. Павел» уже более недели стоял в Ниакиной бухте. Так и потому, что заход бота «Св. Гавриил» под командой И. Ф. Елагина в Авачинскую губу состоялся 10 июня 1740 года по астрономическому времени.

Так что если уж на Руси и началось возвращение к традиционным духовным, в том числе и религиозным, ценностям, то нам, жителям Петропавловска, не зазорно будет отрешиться от надуманного дня рождения Петропавловска и начать отмечать День города 22 июня. Ибо независимо от того, когда – в первой или во второй половине суток 10 июня по астрономическому времени – состоялся заход бота «Св. Гавриил» в Ниакину бухту, приступить к разметке фундаментов под первые строения будущего города моряки и мастеровые смогли только 11(22) июня.

Ну и последнее. Вместо обычного в таких случаях заключения ещё раз напомню, что привязка даты основания города ко дню захода в Авачинскую губу пакетботов Второй Камчатской экспедиции вызывает сомнение. И сомнение тем более основательное, что 7 октября по гражданскому времени в губу вошёл только один – «Св. Пётр» – пакетбот, а не оба судна вместе. Тогда как факт входа бота «Св. Гавриил» под командою И. Ф. Елагина в Авачинскую губу 10 июня 1740 года по морскому времени никаких сомнений не вызывает. Тут возникает лишь некоторая неопределённость, обусловленная временем – до полудня или после – произошедшего события. Ибо в связи с необходимостью перевода начала этого события на наше нынешнее гражданское время забивка первого колышка в основание первого строения будущего города могла произойти либо вечером 22 июня, либо утром 23 июля.

Вместе с тем, обращу внимание на другую сторону затронутой проблемы. Всё сказанное выше можно было изложить всего лишь в четырёх небольших абзацах:

– существующие в метрике нашего города ошибки в датах и местах возведения первого маяка в Авачинской губе, а также неверная привязка морских суток к гражданским обусловлены невнимательностью историков и краеведов, а потому должны быть исправлены;

– поскольку пакетбот «Св. Павел» А. И. Чирикова вошёл в Авачинскую губу 27 сентября, а пакетбот «Св. Пётр» В. Й. Беринга – 6 октября, то существующая официальная дата основания Петропавловска, произведённая по чисто формальным (по старшинству в чине и должности) соображениями, также имеет чисто формальный характер;

– попытка привязать день рождения нашего города к благодарственному молебну (молитве), произведённому по приказу Беринга по поводу благополучного прохода через грозный Первый Курильский пролив одного судна Камчатской экспедиции, по сути дела,

 

36

 

является всего лишь запоздалым и несколько неловким желанием отразить добрую волю высших сил по отношению к нашему городу;

– в силу этих причин, а также потому, что первым судном, вошедшим в Авачинскую губу был бот «Св. Гавриил», экипаж которого во главе со штурманом И. Ф. Елагиным сразу же после разгрузки судна приступил к возведению первых строений будущего порта и города день основания должен приурочиваться ко времени захода этого судна, то есть к 10 июня (по морскому времени) 1740 года.

Обращаю же я на это внимание потому, что в ответ на мои предыдущие публикации на затронутую тему прозвучали следующие основные возражения:

– «Наши учёные (эксперты) думают (считают) иначе». Однако никаких имён при этом не называлось, и о том, как это – «иначе», не говорилось;

– «Автор предоставил недостаточное количество доказательств в пользу своей точки зрения». Хотя доказательств в пользу иных точек зрения при этом не приводилось вовсе;

– «Основные представления автора основаны на опубликованных материалах, а не на архивных данных, а потому они недостаточно аргументированы». Но составители такого рода рецензий в своих работах тоже используют выдержки из специальных сборников первичных материалов;

– «Высказанные представления и соображения интересны, но с ними можно поспорить». Однако не спорят.

Но именно ввиду отсутствия обоснованного и конструктивного анализа представлений, высказанных в моих прежних работах, а также в намерении предусмотреть возможные возражения со стороны предполагаемых оппонентов и было написано столь большое, с обилием цитат и указаний на ошибки, исследование. Чем, лишний раз подчеркну, проявляется уважительное отношение к мнению предполагаемых оппонентов – неважно, в поддержку или против высказанных представлений это мнение может быть выражено. Так что мне остаётся лишь выразить надежду на то, что уважительное отношение, в том числе и в виде аргументированной критики, будет проявлено и к высказанным в данном исследовании представлениям и предложениям.