В познании процесса и особенностей освоения того или иного региона довольно часто доводится сталкиваться с коллизиями, разрешить которые получается только при использовании историко-географического подхода. То есть подхода, который базируется на системном сопоставлении тех или иных исторических событий и фактов с соответствующим физико-географическим обрамлением.

Конечно же, таковой подход не заменяет, а всего лишь дополняет обычную (работу с первичными источниками и архивными материалами) методологию исторических исследований. И тем не менее (при взвешенном его использовании, разумеется) он позволяет, как минимум, обнаруживать чисто географические ошибки в исторических работах, коих, к сожалению, встречается немало. И, как максимум, обращать внимание на те детали в историко-географическом антураже описываемых событий, которые побуждают несколько иначе осветить либо само это событие, либо отдельные его аспекты и особенности.

К числу таковых случаев, при характеристике которых историко-географический подход помогает разобраться в сути дела, можно отнести и ситуацию с походом отряда Родиона Преснецова. Впрочем, не стану торопить события.

Итак, в 1703 году русские впервые вышли на берега Авачинской губы. Согласно данным камчатской ясачной книги 1702–1704 годов первого «прикащика» Камчатки Т. Р. Кобелева, это было совершено отрядом казаков под руководством Родиона Преснецова (ЦГАДА, ф. Якутской приказной избы, оп. 4, кн. № 1866, л. 184–186. Цитирую по Б. П. Полевому – [26, с. 77]).

Однако, к сожалению, данные этой книги не дают ответа на весьма важные вопросы, связанные с конкретными обстоятельствами самого похода. Отчего многие из них до сих пор остаются или неизвестными, или/и спорными. Что и послужило поводом для того, чтобы попробовать прояснить некоторые детали маршрута отряда Родиона Преснецова. А также для того, чтобы несколько иначе осветить обстоятельства, препровождающие это событие, или предшествующие ему.

 

245

Нужно же это хотя бы потому, что предпринятая мною к трёхсотлетнему юбилею данного события попытка картографического моделирования похода отряда Преснецова [4] не была принята во внимание. Во всяком случае, местные картографы, на собственной схеме, специально подготовленной к означенному юбилею, прорисовали маршрут отряда не поперёк основания Шипунского полуострова, а вдоль всего его побережья; и не вдоль берегов Авачинской губы, как это было на деле, а напрямую через её горло. Умножив тем самым и без того немалый список казусов, связанных с историей и географией Камчатки.

Впрочем, вернусь к самому походу. На первый взгляд о нём вроде бы всё уже сказано. Но говорить об одном и том же вовсе не означает говорить одно и тоже. Будь это так, в науке, в том числе и исторической, давно бы сложились единые и непререкаемые мнения и суждения по поводу тех или иных событий, явлений и ситуаций. Более того, история науки показывает, что при внимательном обращении даже к самым устоявшимся суждениям в них порой обнаруживаются неожиданные повороты и нюансы. Не говоря уже о том, что иногда невесть откуда появившийся «безобразный» факт или «нелепое» представление дилетанта (интересующегося чем-то человека) начисто убивает самую красивую гипотезу, или общепринятую (официальную) точку зрения.

Вот и в случае с описанием похода отряда Р. Преснецова обнаруживается достаточно много неувязок, обусловленных не только тем, что историки вынуждены были оперировать крайне скудными историческими материалами того времени, но и тем, что они недостаточно полно и объективно привлекали к объяснениям конкретных исторических событий соответствующее природное (физико-географическое) обрамление. В целях показать, какую роль играет это самое обрамление при оценке результатов похода казаков отряда Р. Преснецова и написана данная статья.

Начну же я, как и водится, с хорошо известного. В 1967 году признанный знаток истории Сибири и Дальнего Востока Б. П. Полевой опубликовал в «Камчатской правде» свою версию об открытии Авачинской губы. Которую, как мне кажется, стоит привести полностью, дабы была понятнее вся цепочка дальнейших рассуждений.

«Когда и кем была открыта Авачинская губа, на берегах которой теперь раскинулся Петропавловск-Камчатский? Вопрос, казалось бы, несложный. Но удивительно, до 1942 года никто из историков и не пытался на него ответить.

246

И когда я решился это сделать, пришлось заняться специальными изысканиями.

Прежде всего, когда впервые на чертежах Камчатки появилось изображение Авачинской губы или хотя бы реки Авачи? В Москве в 1964 году был издан «Атлас географических открытий в Сибири и в Северо-Западной Америке XVII–XVIII вв.». Судя по нему, изображение Авачи («Вавачи») впервые появилось ещё в XVII веке. Оно уже имелось на «Чертеже вновь Камчатской земли и моря», который в атласе датирован 1700 годом.

Однако все попытки найти какие-либо сведения о посещении русскими района Авачи в XVII веке так и не увенчались успехом. Но действительно ли «Чертёж вновь Камчатской земли и моря» сделан именно в 1700 году? Начались поиски, и выяснилось, что датировка ряда ранних камчатских чертежей была в прошлом неточна, в том числе и названный был сделан не в 1700 году, а на 12 лет позже. В нём отражены сведения о трагической судьбе японца Сани, попавшего на Камчатку в 1710 году, а рассказ Сани о его морских злоключениях стал известен в Якутске только в 1712 году.

На основании новых данных выяснилось, что первое изображение реки «Вавачи» появилось на русских чертежах лишь во второй половине первого десятилетия XVIII века. Следовательно, русские смогли впервые узнать о существовании реки Авачи только тогда. Это не могло быть позднее 1707 года: ведь нам давно уже известно на основании сообщений С. П. Крашенинникова, что уже в 1707 году на Авачу ходил большой отряд казака Ивана Таратина. И не ранее 1699 года. Вот почему я и сосредоточил своё внимание именно на этом периоде истории Камчатки.

Уходя с полуострова Камчатка, Владимир Атласов оставил там группу во главе с Петром Серюковым. Документы показывают, что никто из членов этой небольшой группы на Авачу не ходил. Вскоре после трагической гибели П. Серюкова на Камчатку прибыл значительный отряд казаков, во главе которых стоял бывалый землепроходец Тимофей Родионович Кобелев. Ещё С. П. Крашенинников указывал, что этот новый управитель Камчатки в 1702–1703 годах «ясак как по реке Камчатке, так и по Пенжинскому и Бобровому морю, собирал он невольной, и с ясашною казной выехал в Якутск в 1704 году благополучно».

«Пенжинское море» – это современное Охотское море, «Бобровое море» – часть Берингова моря. Так невольно возникла догадка: а не могли ли во время этого похода Тимофей Кобелев или его помощники побывать и в Авачинской губе?

247

Ответ на этот вопрос дала недавно найденная камчатская ясачная книга 1702–1704 гг., которую вели в отряде Т. Р. Кобелева. В ней оказались подробные сведения о ясаке, собранном в 1703 году с 12 рек «подле Камчатцкого моря в нос Курильской земли».

«Камчатским морем» казаки называли Берингово море, ведь в него впадала река Камчатка, а «носом Курильской гряды» – мыс Лопатку.

Анализ текста записей показал, что на Берингово море участники этого похода вышли по реке, на которой стоял «острожек Шемяч». С тех пор она и стала называться рекой Семячик.

От Семячика казаки пошли по побережью в южном направлении. «Шестой рекой» в списке названа река «Налахтырь». Вне всякого сомнения, это хорошо известная петропавловцам река Халактырка. Ещё С. П. Крашенинников писал: «От реки Авачи на север первая речка называется Калыты, а от казаков Калахтырка, которая течёт из под Авачинской горелой сопки, а устье её от Авачинской губы в 6 верстах» Правильность этого вывода подтверждается ещё и тем, что на «пятой реке», то есть реке, расположенной севернее «Налахтыри» – Халактырки, жил «лутчий мужик» (тойон) «Налач». Очевидно, что здесь упоминалась Налычева река.

Уже из этих данных можно заключить, что «седьмой рекой» в ясачной книге должна быть река Авача. В ясачной книге она названа «Кугачем».

Могла ли так именоваться Авача тогда? Да, могла. В старину казаки верховья Авачи называли «Сугачем» По-видимому, само название «Сугач» произошло от ительменского «Суаачу». Звук «уа» русскими часто передавался как «ва» (вспомните, например, как из «Уашингтон» позднее возник современный «Вашингтон»). Поэтому, вероятно, от названия «Суаачу» и возникло русское «Вавача», превратившееся вскоре в Авачу.

Правда, существует и иное предположение о связи между названиями «Кугач» и «Авача». Академик Г. В. Стеллер отмечал, что ительмены называли Авачинскую губу «Гшуабач». В стеллеровском «гшу» не трудно увидеть ительменское слово «кшчу» – озеро, залив, а «абач» – название «Авачи».

Из дальнейшего текста книги видно, что с Авачи участники похода прошли на юг до 12 реки («Вторая на десять река»), на которой уже жили не ительмены, а айны («курильские мужики». Во главе их стоял тойон Икако Датекукакул. Отсюда русские решили повернуть назад, так и не дойдя до мыса Лопатки.

248

Они вернулись в Авачинскую губу и затем явно по Аваче и её притокам (в частности, по современному Чугачу) перешли в верховья Большой реки. Выйдя к западному побережью полуострова, они ещё совершили поход через реку Озерную к Курильскому озеру.

Таким образом, на основании ясачной книги Т. Р. Кобелева удалось достоверно установить, что в 1703 году русские действительно могли побывать на реке Аваче и в Авачинской губе.

Но ходил ли в этот поход сам Тимофей Кобелев? Новая архивная находка позволила получить ответ и на этот вопрос. Среди копий документов, снятых в Якутске в 1736 году для академика Г. Ф. Миллера, была обнаружена копия любопытнейшего рассказа камчатских казаков Ивана Могилёва, Родиона Преснецова и Терентия Смердова, записанного в Якутске 23 декабря 1707 года. В нём и оказалось упоминание о том, что «в 703 году осенью» камчатский приказчик Тимофей Кобелев отправил на Берингово море для сбора ясака отряд казаков, во главе которого поставил Родиона Преснецова. Всего в походе участвовало 23 человека.

Поход оказался нелёгким. Уже вскоре казаки израсходовали всё взятое с собой продовольствие и начали питаться по примеру местных жителей тем, что выбрасывало на берег бурное осеннее Берингово море. Именно они первым из русских землепроходцев испробовали в пищу знаменитую дальневосточную морскую капусту. Питались они и актиниями, и голотуриями, и другими дарами Берингова моря. Вот тогда-то, в сентябре-октябре, они и смогли первыми из русских побывать на берегах Авачинской губы.

Так была впервые выяснена дата первооткрытия Авачинской губы и установлено, что её первооткрывателями по праву могут считаться казак Родион Преснецов и 22 его товарища.

Любопытно отметить, что сами участники похода не придали особого значения своему открытию. Они считали, что их заслуга состояла лишь в том, что они «сыскали» здесь «неясашных людей» и проведали к ним два пути – один по побережью Берингова моря, другой – более удобный, с верховьев Большой реки.

И исключительные удобства Авачинской губы, как морской гавани, русские оценили не сразу. Вот почему первоначально на ранних чертежах река «Вавача» изображалась даже без губы.

По существу подлинное признание Авачинская губа получила лишь в конце 30-х годов XVIII века, когда участники Второй Камчатской экспедиции решили создать в ней свою главную базу». (Полевой Б. П. Родион Преснецов – первооткрыватель Авачинской губы. «Камчатская правда». 23 декабря 1967 г.).

249

Таким вот образом выглядела хроника открытия Авачинской губы в представлении видного историка. В дальнейшем он не раз возвращался к этой теме, но ничего принципиально нового в неё больше не привнёс. Впрочем, это и понятно, ибо, повторюсь, скудность уже известных архивных материалов, равно как и трудность отыскания дополнительных данных, не способствуют появлению нечто действительно нового.

Тем не менее и данная заметка, и другие статьи Б. П. Полевого по данному поводу [26, 27, 28] требуют некоторых разъяснений.

Дело в том, что этот плодовитый учёный постоянно повторяет одни и те же ошибки. Да, по большей части, мелкие. Да, зачастую ничего не меняющие в самой сути излагаемых им событий. Но именно потому-то и особенно досадные. Ибо крупные ошибки происходят либо от отсутствия соответствующих сведений, либо от неверных представлений. Тогда как в данном случае всё сводится к невнимательности как самого автора, так и его рецензентов, критиков и почитателей. Примеры? Пожалуйста.

«Камчатским морем» казаки называли Берингово море, ведь в него впадала река Камчатка, а «носом Курильской гряды» – мыс Лопатку. Анализ текста записей показал, что на Берингово море участники этого похода (похода отряда Р. Преснецова, В Б.) вышли по реке, на которой стоял «острожек Шемяч». С тех пор она и стала называться рекой Семячик» – написал историк в 1967 году (см. выше). И затем повторял это суждение на протяжении четырёх десятков лет в десятках своих статей и книг.

Однако, во-первых, сами казаки того времени Камчатским морем именовали акваторию, простирающуюся между Камчатским и Кроноцким полуостровами [17 с. 49]. Однако, во-вторых, река Камчатка впадает непосредственно в Тихий океан, а не в Берингово море. Однако, в-третьих, акватория так называемого «Бобрового моря», по берегу которого проходила часть маршрута отряда Р. Преснецова, простиралась от Кроноцкого до Шипунского полуострова [там же с. 47]. Правда, иногда границы этого «моря» расширяли вплоть до Авачинского залива включительно, а порой и до самой Лопатки [16]. Но в любом случае на севере оно не выходило за пределы Кроноцкого полуострова.

К сказанному остаётся добавить, что название «Берингово море» появилось на картах, с лёгкой руки Кука, лишь в конце XVIII века и далеко не сразу прижилось в русском языке. И что современная «Лоция Берингова моря» [22], ситуацию с гидрографией восточного побережья Камчатки описывает следующим образом:

250

«От мыса Лопатка до мыса Камчатский берег омывается водами Тихого океана, а от мыса Камчатский до мыса Олюторский водами Берингова моря… От порта Усть-Камчатск, расположенного в устье реки Камчатки, северо-восточный берег Камчатского залива Тихого океана тянется на 22 мили вплоть до мыса Камчатского, к северу от которого начинается побережье Берингова моря…».

То есть, говоря однозначно, Бобровое море никакого отношения к Берингову морю не имеет. Совершенно не имеет. Однако за 40 лет не нашлось никого, кто бы поправил Б. П. Полевого в этом его заблуждении.

Впрочем, оставлю пока тему географических ошибок в покое и обращусь к самой ситуации, предшествующей походу Р. Преснецова. С тем, чтобы попробовать разобраться – был ли он предпринят в условиях полной неизвестности о реке Аваче, как считал Б. П. Полевой, или всё же казаки достаточно хорошо представляли, куда они идут, и что на своём пути встретят.

А для этого вновь вернусь к С. П. Крашенинникову, который по этому поводу писал: «Между тем оставленный на Камчатке служивый Потап Серюков жил в верхнем Камчатском острогу три года без всякого утеснения от Камчадалов; ибо он за малодушеством ясаку собирать не отважился, но под видом купца торговал с ними; наконец и тот в Анадырск поехал, однако Коряки не допустив его до Анадырска со всеми товарищами убили. А выезд его, по-видимому, учинился, когда сын боярский Тимофей Кобелев на Камчатку приехал». [18. с. 195]. То есть, если судить по этой цитате, то отряд П. Серюкова погиб полностью.

Однако в рукописной части своей книги С. П. Крашенинников сообщает нечто иное: «Потом и он (Серюков, В. Б.) с товарыщи с Камчатки пошёл в Анадырский острог, но на дороге от коряк почти все побиты» [16, с. 750]. То есть, С. П. Крашенинников всё же не исключал, что кое-кто из казаков отряда П. Серюкова мог остаться в живых. И последующие изыскания в архивных материалах это мнение о неполной гибели казаков подтвердили, ибо из них стало известно, что весной 1701 года отряд Т. Кобелева, следуя из Анадыря на Камчатку, повстречался на подходе к полуострову с остатками отряда П. Серюкова [29]. Хотя сам П. Серюков действительно был убит коряками ещё на реке Тигиле [28, с. 125–126].

251

Тем не менее, некоторые авторы по-прежнему неверно оценивают эту ситуацию. Например, известный исследователь истории Сибири А. С. Зуев [7] считает, что отряд Потапа Серюкова был уничтожен полностью. Причём, по его мнению, сам Потап Серюков с тремя казаками был убит ещё на реке Палане, а весь остальной отряд – на северной оконечности Пенжинской губы.

Однако поскольку А. С. Зуев относит оба эти события к 1699 году, то это противоречит не только данным С. П. Крашенинникова и Б. П. Полевого, но и мнению Г. А. Леонтьевой [21], на которую А. С. Зуев в данном случае ссылается, и согласно которой это событие произошло в 1701 г. А тем самым и утверждение А. С. Зуева о полной гибели отряда П. Серюкова также вызывает сомнение.

Впрочем, тут, как мне кажется, настала пора ответить на вполне возможный вопрос – а к чему все эти многочисленные и, казалось бы, второстепенные, отступления? Да к тому, что ими оттеняется руководящая мысль столь длительного подступа к основной теме. Мысль о том, что прожившие три года в Верхне-Камчатском остроге казаки отряда Потапа Серюкова не только получили множество новых данных о географии, природе и населении прилегающих территорий, но и смогли передать их Тимофею Кобелеву. Так что боярскому сыну и первому камчатскому приказчику, прибывшему в Верхне-Камчатск весной 1701 года, было от чего отталкиваться, когда он начал колонизацию южной части полуострова.

Впрочем, достаточно многое ему могло быть известным от самого В. Атласова и его товарищей ещё в Анадырске и Якутске. Ибо, согласитесь, для того, чтобы Т. Кобелев мог самым надёжным путём попасть в Верхне-Камчатск, он должен был знать дорогу досконально. И эту доскональность ему обеспечили расспросы вернувшихся с Камчатки служивых людей. Которые охотно делились своими сведениями с анадырскими и якутскими казаками. Не говоря уже о том, что это было им вменено в прямую обязанность.

Однако продолжим наши изыскания. Конечно же, в самих «Скасках» В. Атласова нет ни слова об Авачинской губе. Однако для нас сейчас более важным является не столько то, что Атласов говорил в Якутском, Тобольском и Московском приказах, сколько то, о чём он, по тем или иным причинам, умолчал. А умолчал он, как представляется, о многом – в том числе, не исключается, и о реке Аваче.

Правда, ни сам Атласов в 1997–1998 годах, ни, тем более, Л. Морозко с И. Енисейским в 1995–1996 годах, в районе Авачи не бывали: «Из дошедших до нас документов ясно видно, что участники камчатских походов Л. С. Мороско-Старицина – Ивана Енисейского (1695–1696) и В. В. Атласова (1697–1699) – не только сами не бывали в районе Авачи», – пишет по этому поводу Б. П. Полевой [26, с. 75].

252

И с этой точкой зрения историка остаётся лишь согласиться. Но вот с его мнением о том, что «… но и не смогли доставить каких-либо сведений об этой реке на основании сообщений местных жителей» [там же, с. 75] можно и нужно поспорить. Ну, хотя бы, потому, что между понятиями «не доставляли сведений» и «не имели сведений» абсолютного равенства нет.

Дело в том, что, излагая данные о походе в официальной обстановке, В. Атласов вряд ли рассказал сразу всё обо всём, что он знал. В том числе и о реке Аваче. Ну а потом и вовсе стало не до этого. К тому же, таковые данные могли быть упущены при записи его рассказов. А то и просто потеряны. Поскольку, как не раз подчёркивал тот же Б. П. Полевой, наши знания о тех временах во многом скудны ещё и потому, что множество материалов тех лет было утеряно. Как утерялись, например, те же ясачные книги В. Атласова – а ведь они могли о многом нам поведать.

Кстати, не секрет, что значительное количество сведений до канцелярий и воеводств не дошло только потому, что у землепроходцев сплошь и рядом отсутствовала бумага. Правда, нередко они использовали для написания своих грамот бересту. Однако время, как показывает история с архивами той же Большерецкой приказной избы на Камчатке, не щадило эти документы.

Итак, по моему мнению В. Атласов знал гораздо более того, что было им изложено в предельно коротких «Скасках». Знал же он, например, о том, что «три дни не доходил до реки Бобровой». Но тогда откуда он узнал и про саму реку, и про её название, и про то, что до неё ходу оставалось всего три дня? Ответ напрашивается сам по себе: либо от предшественников, что проблематично, либо от аборигенов, которых казаки в своих походах дотошно расспрашивали о впереди лежащих местах. Либо, наконец, он всё-таки доходил до этой реки (а, возможно, и до мыса Лопатки), но по каким-то причинам решил об этом умолчать.

Ну а взять факт описания им образа жизни каланов и способов их добычи. Или указания на постоянное посещение юго-западного побережья Камчатки японскими судами: «Да иноземцы ж сказывали, что в камчадальской стороне повыше (южнее, В. Б.) Камчатки к Каланской Бобровой реке приходят по вся годы бусы и берут у иноземцев нерпичей и каланский жир, а к ним что на бусах привозят ли – неведомо» [31, с. 29]. Это ли не прямое свидетельство того, что очень многие сведения о Камчатке были им получены со слов аборигенов? А раз так, то почему бы ему не знать и о реке Аваче.

253

Впрочем, попробуем подойти к этой – знал ли А. Атласов о реке Аваче – проблеме с другой стороны. Как мы помним, в 1698 г. он отправил казака П. Серюкова с 14 русскими и 13 юкагирами для основания в верховьях р. Камчатки новой постоянной базы, которая по месту своего расположения получила название Верхне-Камчатского острога [28, с. 91]. Но для того, чтобы ставить новый острог именно в верховьях Камчатки должны были быть достаточные основания. Особенно учитывая тот факт, что по природным условиям (в частности, по наличию настоящей лиственничной тайги) среднее течение р. Камчатки было более подходящим местом для создания постоянного поселения, чем верхнее. Не говоря уже о том, что оно было гораздо более густо заселено ительменами и, следовательно, возможности для сбора ясака там были куда как большими.

Но в том-то и дело, что, отсылая группу П. Серюкова на Верхнюю Камчатку, В. Атласов знал, почему и зачем он это делает. То есть, хотя к этому моменту он сам в верховьях реки Камчатки не был (во всяком случае, таковое предположение однозначно пока не доказано), он всё же знал, что именно в этом районе сходятся все дороги аборигенов, ведущие из верхней части долины реки Камчатки к обоим побережьям полуострова и обратно.

И в самом деле, как окончательно установил спустя четыре десятка лет С. П. Крашенинников [17], из Большерецкого острога к верховьям реки Камчатки вели три основные дороги. Одна из них, длиной в 436 вёрст, шла вдоль берега Пенжинского (Охотского) моря до реки Оглукомины (Облуковины), затем по долине этой реки пролегала к перевалу через Срединный хребет, оттуда, по реке Кырганик (Кирганик), выходила к реке Камчатке и, наконец, следуя вверх по её течению, выходила к Верхне-Камчатскому острогу. По второй дороге, длиной 242 версты, надо было ехать вверх по Большой реке (теперь – р. Плотникова) до Опачина острога (ныне п. Апача), от Опачи лугами вдоль р. Большой до реки Быстрой и по её долине до её вершины, а затем вниз по реке Камчатке. И, наконец, третья дорога, длиной около 400 вёрст, шла вверх по Большой реке (р. Плотникова) до Начикинского острога. Затем дорога через невысокий перевал по долине ручья Сугачу, переходила к реке Коонам (Корякской). Оттуда путники следовали до реки Авачи, по долине которой доезжали до Паратун острожка и, затем, выходили по восточному побережью к реке Жупановой. Ну а далее путники поднимались по её долине к верховьям реки Повычи (Кавычи),

254

которая своим устьем выходила к реке Камчатке почти напротив Верхне-Камчатского острога.

Кстати, вот тут-то и подошла пора вспомнить о географических условиях как о непременном антураже исторических реконструкций. Дело в том, что обычно аборигены по первой и третьей дорогам ездили почти исключительно зимой – и на собаках, тогда как по второй перемещались преимущественно летом – и пешком или на батах (лодках-однодеревках). И объясняется это тем, что крайне выхоложенный воздух Центральной Камчатской депрессии под давлением господствующего в это время года северо-западного атмосферного переноса, в узкой, зажатой с двух сторон высокими горами верхней части долине реки Камчатки, сжимается до такой степени, что, достигнув того места, где долина реки Правой Камчатки резко, практически под прямым углом, уходит далеко влево, врывается в эту расширенную равнину Ганальской тундры в виде своеобразного бора. Своеобразного как потому, что ветер этот образуется не за счёт скатывания холодного и потому плотного (тяжёлого) воздуха с перевала, которого тут нет, а за счёт растекания тяжёлого сжатого воздуха по горизонтали. Так и потому, что ветер этот возникает не время от времени, как, например, в Новороссийске, а дует днями и даже, иногда, неделями. Отчего по днищу верхней части долины р. Быстрой вместо каменноберёзовых лесов, произрастающих на подножиях и склонах гор, окружающих долины рек Камчатки и Быстрой (а также в самой долине в 25–30 км от водораздела между этими реками) располагаются так называемые «сухие тундры», сформировавшиеся в результате сноса снежного покрова и вымораживания почвогрунтов и древесной растительности.

Надо ли говорить, что эти (сильный ветер и суровый мороз) обстоятельства не только препятствовали (и препятствуют до сих пор) перемещению любого транспорта, но и не способствуют заселению верхней части долины р. Быстрой, в которой даже в наше время располагается всего три – Малка, Ганалы и Кедровая – поселения. Так что нет ровным счётом ничего необъяснимого в том, что ительмены предпочитали зимой ездить в верховья реки Камчатки не самой прямой и короткой дорогой, а в объезд.

Но коль скоро названные и другие дороги (по реке Воровской, например, или по реке Колпаковой) в верхнюю часть долины реки Камчатки также использовались аборигенами веками и тысячелетиями, то не будет преувеличением считать, что В. Атласов знал о них. Настолько хорошо знал, что решил поставить на их пересечении острог.

255

В связи со строительством Верхне-Камчатска необходимо обратить внимание ещё на одно обстоятельство. Дело в том, что по мнению Б. П. Полевого, с именем Т. Кобелева связано немало важных событий в истории Камчатки. «Прежде всего, именно тогда, в 1703 г., и были основаны три главных камчатских острога: Верхне-Камчатский, Нижне-Камчатский и Большерецкий», – пишет историк [28, с. 124].

Однако, во-первых, это противоречит мнению самого же Б. П. Полевого, который неоднократно указывал [9, 28], что Верхне-Камчатск был построен по наказу В. Атласова в 1698 году. Однако, во-вторых, С. П. Крашенинников по поводу строительства первых камчатских острожков вообще пишет нечто иное: «В бытность свою перенёс он (Т. Кобелев, В. Б.) жилье верхняго Камчатского острога на реку Кали-кыг, которая от прежнего острожного места в полуверсте, да вновь построил зимовье на реке Еловке; а ясак как по реке Камчатке, так по Пенжинскому и бобровому морю, собирал он повольной, и с ясашною казною выехал в Якутск в 1704 году благополучно» [18, с. 195] Так что Б. П. Полевой дважды погрешил, когда приписал Т. Кобелеву строительство Верхне-Камчатского острога.

Ошибся он и в том, что именно Т. Кобелев осуществил строительство Большерецкого острога. Ибо, как считает С. П. Крашенинников: «Кобелева сменил вышеописанной Михайло Зиновьев, который отправлен из Якутска вместо Володимера Атласова, а правил он Камчатскими острогами до прибытия казачья пятидесятника Василья Колесова с 1703 по 1704 год. Во время бытности своей первой он завёл ясачные книги, в которых Камчадалов поимянно начал вписывать. Нижняя Камчатская зимовье за неспособностью места перенёс на Ключи и на большей реке острог построил» [там же, с. 195–196].

Но вернёмся к В. Атласову. Основной причиной создания первого русского острога в верховьях реки Камчатки послужило то, что казачий атаман достоверно знал о расположении этого места на пересечении основных путей, ведущих к верховьям реки Камчатки. Как знал он и о близости этого места к восточному побережью полуострова. И не просто знал, но и отчётливо осознавал, что колонизировать юго-восточное побережье, ради обложения местного населения ясаком, было гораздо проще из верховьев реки. Камчатки, нежели из района Ключей, или, тем более, реки Ичи. А зная всё это, он просто не мог нее знать и о реке Аваче. Другое дело, что за малочисленностью отряда и, главное,

256

по причине усиленной охоты на соболя в районе реки Ичи, сам Атласов не предпринял никаких шагов к покорению этого района. Хотя, не исключается, что летом 1698 года на побережье Бобрового моря он всё же побывал.

Впрочем, не столь уж и важно, знал ли сам В. Атласов об Аваче или нет. Ибо к Тимофею Кобелеву сведения о реке Аваче могли поступить, как уже говорилось, и от оставшихся в живых казаков отряда П. Серюкова.

И в самом деле, как отмечал спустя три с лишним десятка лет С. П. Крашенинников, все три года пребывания в Верхне-Камчатске П. Серюков и его товарищи не просто общались с аборигенами, но и изо всех сил пытались выторговать у них как можно больше пушнины. А для этого им просто необходимо было расширять круг своих знакомств и, отсюда, знаний о прилегающих территориях.

Правда, П. Серюков и его казаки, пишет Б. П. Полевой, ссылаясь на документы [26, с. 77], на Авачу не ходили. «Атласов решил основать в верховьях реки Камчатки свою новую постоянную базу. С этой целью он направил туда небольшую группу казака Потапа Серюкова с 14 русскими и 13 юкагирами», – пишет историк [28, с. 91]. И через 24 страницы уточняет: «Уходя с Камчатки, Владимир Атласов оставил группу Петра Серюкова. Документы показывают, что никто из членов этой группы на Авачу не ходил» [там же, с. 125]. Но не ходили на Авачу, и не знали о ней – это отнюдь не тождество.

Кстати, в цитируемой книге Б. П. Полевой, пусть бы и на разных страницах, одного и того же человека именует то Петром, то Потапом. И хотя это расхождение свидетельствует всего лишь о рассеянности учёного, указать на него следует. Не с тем, разумеется, чтобы попенять автору, а для того, чтобы обратить внимание на ошибку.

Однако, учитывая выдающиеся способности коренных жителей к ориентированию на местности, столь же удивительное их умение отображать географическую информацию на своих рисунках-картах, и, главное, безупречную работу «устной почты», вполне логично будет считать, что в числе таковых сведений могли быть и данные и о реке Быстрой, и о реке Большой, и о реке Аваче. Особенно зная, что все эти места, за исключением верховий реки Быстрой, в те времена были плотно заселены ительменами. Так что когда Тимофей Кобелев со своим отрядом обжился в верховьях р. Камчатки, он смог реально убедиться в истинности данных группы П. Серюкова.

257

Да и вообще трудно представить, чтобы Т. Кобелев в самый канун отбытия с полуострова решился бы на отправку значительной части своего отряда так далеко на юг, если бы он не знал, что ожидает казаков на этом пути. Ибо в случае провала этого похода Т. Кобелев рисковал остаться без людей, и тем самым, мог бы поставить под риск доставку ясака в Якутск. А уж этого ему точно не простили бы.

Но в том-то и дело, что к началу похода Р. Преснецова прямой путь от Верхне-Камчатска по долине реки Быстрой до устья р. Большой Т. Кобелеву был известен. И не только по слухам, но и в результате походов, по его же наказу, отдельных казачьих отрядов за ясаком на западную сторону полуострова. Так что о реке Большой и других реках юго-западного побережья Т. Кобелев знал не понаслышке. Ибо, как говорил по этому поводу сам Т. Кобелев после своего возвращения в Якутск: «… да подле Пенженского моря большая и многие реки, а какие де на тех реках народы неизвестен» [30]. Но коль скоро его казаки ходили по реке Большой, то ему могли стать известными и сведения о недалёкой от названных мест реке Аваче. Во всяком случае, иначе просто невозможно объяснить ни попытку Р. Преснецова пройти вдоль юго-восточного побережья Камчатки далее к югу от Авачинской губы, ни уверенного выхода отряда от реки Авачи к реке Большой, ни столь же уверенного, несмотря на быстро наступающую зиму, движения казаков по юго-западному побережью вплоть до Курильского озера.

Таким образом, подводя окончательный итог всем этим рассуждениям, надо признать, что Т. Кобелев действительно достаточно много знал о географии юго-восточного и юго-западного побережья полуострова. Как надо признать и то, что главной задачей похода было достижение южной оконечности Камчатки с целью обложения ясаком тамошних жителей.

Но могла ли перед казаками отряда Р. Преснецова поставлена таковая задача? Вполне. Дело в том, что уже на «Чертеже Сибири 1687 г.» река Камчатка рисовалась на неком безымянном полуострове. А на «Чертеже земли Якутского города 1701 г.» этот полуостров приобретает вполне отчётливые очертания. Причём поскольку этот последний «Чертёж» был составлен С. У. Ремезовым при участии В. Атласова, то это свидетельствует о том, что В. Атласов более или менее уверенно знал о том, что Бобровое и Пенжинское моря соединяются где-то сравнительно недалеко от верховий р. Камчатки. А, значит, знал об этом и Тимофей Кобелев.

258

Так что Р. Преснецов достаточно хорошо представлял, куда и зачем он был послан. И лишь позднее время начала похода, рано наступившая зима и сопротивление, пусть бы и пассивное, в виде явного недовольства, жителей Курильского озера помешали ему достичь самой южной оконечности полуострова. Впрочем, закончим, пока, со всеми этими предположениями и «пройдёмся» по самому маршруту отряда казаков.

Итак, к концу лета 1703 г. на Камчатке сложилась следующая ситуация. Вся долина р. Камчатки от Нижне-Камчатского острога и до истоков была казаками пройдена, и пройдена не единожды. Была им известна, пусть бы и не столь детально, и долина р. Большой. Как, повторюсь, в результате их собственных поездок, предпринятых для сбора ясака, так и в результате расспросов ительменов. От которых им стали известны и сведения о реке Аваче и проживающих там аборигенах.

Ну а далее всё можно представить следующим образом. Поскольку, в связи с переносом острогов и всего прочего, Т. Кобелев поневоле отвлёкся от своей главной – приведения под «высокую государеву руку» местных жителей с целью обложения их ясачной повинностью – задачи, то под конец пребывания на полуострове он решил наверстать упущенное. И ради этого (а также ради «проведывания» новых путей к южной оконечности полуострова) послал в конце августа свободных служивых людей к «Бобровому морю».

Кстати, и факт посылки отряда в конце 1703 года к юго-востоку полуострова, и последующий уверенный выход отряда Р. Преснецова в долину реки Большой (Плотниковой), и, главное, открытие казаками Паужетских горячих источников и озера Курильского, говорят о том, что Т. Кобелев не успел поставить в устье реки Большой острог. Ибо будь это так, то следовать из этого острога к оконечности полуострова было бы намного проще и легче.

Впрочем, вернёмся к самому походу. В конце августа 1703 года отряд казаков из 22 человек во главе с Родионом Преснецовым выступил из Верхне-Камчатска. Так поздно отряд выступил в поход потому, что сделать это раньше было просто невозможно – строительство жилья, заготовка продуктов питания и, главное, военные дела (вспомним, что этим же летом А. Кутьин из отряда М. Многогрешного, пришедшего весной на смену Т. Кобелеву, покорял, и наверняка с помощью людей Т. Кобелева, Нижнюю Камчатку) занимали все помыслы, силы и время казаков. К тому же, как отмечал Г. Стеллер: «Осенние месяцы, сентябрь и октябрь,

259

а за ними февраль и март по своей погоде самые благоприятные, почему они используются чаще всего для торговли и отдалённых путешествий по суше» [34, с. 51]. Очень, надо сказать, ценное свидетельство, к которому я ещё прибегну.

А пока попробую определить некоторые временные и пространственные привязки маршрута Р. Преснецова, поскольку без наличия таковых разговор о походе во многом становится беспредметным. И поможет мне в этом сам Р. Преснецов, который в своей «Скаске» сообщает: «… за Камчатскою рекой вдаль, ходом в дву неделях, на вершинах Большой реки, а в иноземческом названии та река Кикша, три речки Розсошные, от которых на одной реке с левой стороны на берегу на ровном луговом месте меж каменьея идут ключи многия тёплых вод и те ключи бьют вверх в колено и выше… А от тех теплых вод, за тою Большой рекой ещё видел ходом в двух же неделях за четырьмя реками немалыми близко иноземческого вышеописанного Курильского острожка в полуднище с обе стороны речки малой с берегов и ровных мест воды большими ключами бьют кипятком вверх в сажень…» [25, с. 120].

Так вот, если измерить по карте расстояние от современного села Апача, расположенного напротив первых из упомянутых горячих ключей, до озера Курильского, и от Апачи же до Верхне-Камчатска, то в обе стороны получается по, приблизительно, 280 км. И это означает, что отряд проходил по этому маршруту со скоростью, в среднем, около 20 км за сутки. Очень даже, надо сказать, приличная скорость, если знать, что весь свой скарб казаки несли на себе, и что спустя два десятка лет отряд майора Павлуцкого передвигался по Чукотке со средней скоростью около 10 км в день.

Но самое важное для нас в данном случае даже не скорость, а вот эта – две недели ходу в обе стороны – предельно точная привязка в пространстве. Ибо она окончательно и бесповоротно подтверждает моё мнение о том, что и Т. Кобелев, и Р. Преснецов хорошо знали и верхнюю часть долины реки Камчатки, и верхнюю часть долины реки Быстрой, и большую часть долины реки Большой (Плотниковой). Настолько хорошо, что не пройдя вдоль юго-восточного побережья далее «дву на десятой» реки, казаки затем уверенно вышли к реке Большой, которая, образно говоря, была для них путеводной нитью, и прошли по ней вплоть до Охотского моря.

Началом пути от Верхне-Камчатска к Кроноцкому заливу стала река Кавыча (Повыча). По тропе, проложенной ительменами по долине этой реки, отряд вышел на перевал

260

(высотой чуть более 800 м, расположенный между притоком реки Кавычи рекой Перевальной и притоком реки Левой Жупановой рекой Мальцевской (см. карт-схему).

Рис. 1. Карт-схема похода отряда Р. Преснецова

1 – маршрут отряда Р. Преснецова; 2 – ительменские острожки, лежащие на пути отряда: 1 – Шемячь (Семячик), 2 – Алаун (Березовский), 3 – Шопхад (Жупановский), 4 – Кыннат (Калигарский), 5 – Итытхочь, 6 – Ашумтан (Островной), 7 – Шотохчу (Налачев), 8 – Макошху (Налахтырь, Халактырка), 9 – Паратун (Карымчин), 10 – Тареин (Купха), 11 – Кыттынан, 12 – Имашху, 13 – Шаман, 14 – Шиякокуль, 15 – Опача (Апача); 3 – термальные источники: А – Апачинские, Б – Большебанные.

261

Спустившись по реке Мальцевской до реки Левой Жупановой, отряд по тропе, ведущей от Жупановой к устью реки Новый Семячик (Шемечь), пересёк реку Правую Жупанову, вышел, по долинам реки Каменистой и ручья Мутного к перевалу Берёзовому (610 м). Оттуда казаки вышли к истокам реки Правой Жупановой и через пологий перевал Двойной (598 м), отделяющем эти истоки от бассейна реки Нового Семячика, спустились в долину этой реки.

Называю я так уверенно эти места потому, что здесь и до сих пор сохранились фрагменты тропы, которой испокон веков пользовались аборигены и по которой мне (правда, частично) довелось ходить и самому.

Ну а далее всё просто – следуя по долине реки Новый Семячик, или, как её назвали сами казаки, «первой реки», отряд вышел к побережью Кроноцкого залива в районе «острожка Шемячь», стоящего около устья этой реки.

Весь этот путь занял у отряда, надо полагать, две, максимум (учитывая трудность перехода через Срединный хребет) – три недели. А далее маршрут казаков пролегал, по их же словам, по побережью. Правда, сами казаки эту часть своего маршрута описывают предельно скупо, если не сказать – совсем не описывают. Тем не менее у нас есть прекрасная возможность восстановить (и, при том, во всех, практически, деталях) этот путь по описанию, приводимому В. Л. Комаровым, который во главе ботанического отряда проследовал по этому побережью в 1909 году [10]. Причём, специально подчеркну, в то же самое (с учётом того, что отряд казаков потратил две или три недели на путь от Верхне-Камчатска до побережья) время, что и отряд Р. Преснецова, и в условиях такой же небольшой нехватки прихваченного с собой продовольствия, какую испытывали и казаки.

Итак, 15 сентября 1908 года. В этот день отряд В. Л. Комарова переправился через устье Семячинского лимана на правый берег этой реки и, пройдя вдоль океана с версту, поднялся на высокую прибрежную террасу, обрывы которой упирались в полосу прибоя.

16 сентября, пройдя несколько поверху террасы, отряд спустился к более удобному для движения океанскому берегу. Очень скоро путники вышли из-за береговых валов на кошку и, пройдя по ней версты 2, достигли лимана реки Берёзовой.

17 сентября отряд переправился через устье реки Берёзовой и последовал к югу. Пройдя вдоль наружной (обращённой к морю) стороне берегового вала около 3 вёрст, отряд вышел на хорошую торную тропу,

262

пролегающую на внутренней стороне берегового вала. А ещё через 4 версты подошёл к устью реки Кореневской.

18 сентября отряд переправился через устье этой реки и по тропе, проходящей по пологому береговому увалу, вышел к отрогу, заросшему березняком. За увалом тропа вновь вышла на береговой вал, за которым, южнее, располагалось обширное, высохшее и совершенно плоское озёрное днище. После озера отряд подошёл к устью реки Карау.

19 сентября, по утреннему отливу, путники переправились через устье реки Карау и, выбирая дорогу между параллельными рядами старых береговых валов, густо поросших каменной берёзой, ольховником, кедровником и рябиной, вышли к устью реки Жупановой.

20 сентября, отряд с утра запасся провизией на рыбалке Штабеля, расположенной в устье реки Жупановой, и во второй половине дня переправился на кунгасе рыбаков на правый её берег.

21 сентября отряд вышел к Жупановскому лиману и по высокому берегу, отделяющему лиман от океана, подошёл к заболоченному тальвегу речной долины, выходящей к лиману с запада, где и остановился на ночлег.

22 сентября отряд, через низкий плоский увал дошёл до Халыгерского (Калыгирь) озера.

23 сентября, следуя вдоль озера, отряд вышел к широкой пади реки Южный (Малый) Халыгер, которая ведёт к перевалу на реку Вахиль.

24 сентября отряд прошёл совсем немного, так как при падении одной из лошадей в воду подмокли вьюки с коллекцией, и потому пришлось остановиться для её просушки.

25 сентября остатками трактовой тропы, некогда ведущей от Петропавловска к Нижне-Камчатску, отряд вышел на перевал между реками Южный Халыгер и Вахиль, а, затем, и к самой реке Вахиль.

26 сентября отряд перемещался вниз по левому берегу реки Вахиль.

27 сентября отряд вышел в устьевую часть долины реки Вахиль и переправился на её правый берег.

28 сентября, не выходя на берег океана, отряд проследовал до реки Островной и переправился через неё.

29 сентября отряд последовал далее и остановился на ночлег в виду Налычевского озера.

263

30 сентября, при сильном дожде и ветре отряд вышел к Налычевскому озеру.

1 октября от озера отряд вышел к небольшой, из 6–7 избушек деревеньке, стоявшей на берегу небольшой речки Домашней, а затем, по тропе проследовал к реке Налычевой (Шотохчу, по Крашенинникову).

2 октября отряд переправился через реку Налычеву и проследовал по приморской тундре почти до реки Каменушки.

3 октября отряд пережидал сильный дождь.

4 октября, перейдя, последовательно, Каменушку, Половинную и Тойонскую речки, отряд достиг горы Толстый мыс, обогнув которую он вышел сперва к Калахтырскому выгону, а, затем, следуя Калахтырской тундрой, подошёл к метеорологической станции экспедиции. Здесь отряд пробыл два дня и 7 октября перебрался в Петропавловск.

Таким образом, весь путь от устья реки Семячик и до устья реки Халактырки (шестой реки) занял у ботанического отряда, с остановкой на время непогоды, 21 день. И надо думать, что отряд Р. Преснецова потратил на этот же путь столько же, примерно, время. Но не более, ибо передвижение с вьючными лошадями хотя и освобождает путников от необходимости нести весь свой груз на себе, однако вынуждает тратить много времени на поиски удобных речных переправ, на сами переправы, а также на переходы через болота, каменные россыпи, лес и кустарники. Во всяком случае, мой личный опыт говорит, что 12–15-километровый дневной переход с вьючными лошадями по бездорожью – очень даже приличная дистанция. Хотя мне и доводилось преодолевать (по сухой тундре) с лошадьми до 60–65 км за день, для чего, правда, приходилось постоянно тянуть за собой первую лошадь из караванной связки.

Итак, на весь путь от Верхне-Камчатского острога и до Авачинской губы отряду Р. Преснецов потребовалось 5–6 недель. И, следовательно, к Авачинской бухте и, затем к реке Аваче, казаки вышли в последних числах сентября, или в самом начале октября

Установление этой, пусть бы и несколько умозрительной, даты важно по следующим причинам. Во-первых, в это время года постоянных, морозов на морском побережье быть не могло. Во всяком случае, ботаническому отряду довелось пережить всего два ночных заморозка: 22 сентября, когда минимальная ночная температура достигла -5^о и в ключах замёрзла вода [10, с. 358], и 29 сентября, когда ночной мороз достиг -5,6^о [там же, С. 368].

264

Причём поскольку на юге полуострова время конца 10-х – начала 20-х годов ХХ века было самым холодным (зимняя температура была ниже многолетней почти на 1^оС) за всё прошлое столетие (11), то климатические условия 1909 года примерно соответствовал таковым же условиям 1703 года. И это означает, что отряд Р. Преснецова данную часть своего похода преодолел в наиболее оптимальных для данного времени года погодных условиях. О чём говорит и приведённое выше свидетельство Г. Стеллера. А, следовательно, казаки не теряли много времени из-за непогоды. И уж тем более не страдали от морозов.

Во-вторых, Б. П. Полевой излишне драматизировал ситуацию с провизией, когда он, ссылаясь на Р. Преснецова писал: «Поход оказался нелёгким. Уже вскоре было израсходовано продовольствие, и путешественники, по примеру местных жителей, были вынуждены использовать в пищу то, что выбрасывало на берег бурное осеннее Берингово (опять Берингово, В. Б.) море» [28, с. 128].

Именно драматизировал, ибо в это время года, особенно в те далёкие годы, море и морское побережье изобиловали всяческой живностью, а прибрежные террасы ягодой и кедровыми орехами. Вот что пишет по этому поводу В. Комаров: «В устье реки Семячик и в самом лимане плавало немало нерп, а также целые стада уток, гусей и чаек… На озере (лимане) реки Берёзовой мы добыли около сорока уток и одного лебедя… Здесь, на береговом валу на правом берегу реки Жупановой огромное количество кустов голубики, густо покрытой крупными сочными ягодами… На верхней террасе реки Вахиль увидели шесть медведей, поедавших ягоду, но охота не удалась… С высокого берега от стоянки раскинулась картина озера (Налычевского) с многочисленными стадами рыбы, плывущей во всех направлениях. Чайки садятся прямо на спины плывущим рыбам и вырывают куски мяса… За небольшой, но кишащей рыбою речкой (Домашней) обнаружили небольшую, в 6–7 домиков, деревеньку» [10].

То есть, говоря со всей определённостью, у казаков, куда как более приспособленных к походной жизни, было предостаточно шансов для успешной охоты и ловли рыбы. К тому же не надо забывать, что во время похода казаков, на побережье от реки Семячик до реки Халактырки в устье каждой более или менее крупной речки располагался один, а то и 2 ительменских острожка. Это уже позже казаки (и другие), подавляя восстание ительменов, с «огнём и мечом» прошлись по восточному побережью, уничтожая и сами острожки, и их жителей.

265

И это уже во времена С. П. Крашенинникова, после интенсивного вымирания аборигенов от болезней, занесённых казаками, количество острожков на юго-восточном побережье сократилось, примерно, вдвое. Но даже и после этого С. П. Крашенинников, проезжая теми же местами, не только отметил наличие острожков в устьях наиболее крупных рек (рис. 1), но и останавливался в них, получая при этом достаточное количество еды для себя и своих спутников, а также корм для собак.

Так что, повторюсь, у казаков было более чем достаточно возможностей для того, чтобы приобретать еду в обмен на бусы, ножи, иголки и тому подобные вещи. Не говоря уже о том, что ительмены наверняка угощали пришедших путников едой. А потому если казаки на этом отрезке пути и употребляли в пищу «морские овощи», но, скорее всего, лишь как добавление к своему рациону. Кстати, и сделать это они могли лишь по примеру аборигенов.

Так что, скажу, возвращаясь к мысли о недоучёте реальной ситуации того времени и природной обстановки в целом, когда в 2003 году камчатские картографы, рисовали маршрут отряда Р. Преснецов на участке от р. Жупановой и до р. Налычевой вдоль всего побережья Шипунского полуострова, то они всего лишь по-ученически послушно восприняли мнение Б. П. Полевого об острой нехватке продовольствия у казаков.

То есть, ход их рассуждений, судя по всему, выглядел следующим образом: коль скоро казаки питались только «морскими овощами» («… и с сентября де с первых чисел и до морозов из того моря из воды метало на берег раки и морские овощи капусту, а той капусты листы длиною по сажень и по две и больше и шириною в пол-аршина и больше и огурцы длиною в четверть аршина и меньше и репа по ладоне и больше и меньше и ягоды видом рябина и малина и мечет того овощу на берег многие громады. А вкусом те овощи кислы и солоны, а есть мочно, а капуста в варенье приятна и тем морским овощем они, служивые люди, в то время на пути питались», ААН СССР, ф. 21, оп. 5, кн. 73, л. 85–88. – цитирую по [26]), то казаки просто вынуждены были идти вдоль морского берега.

Однако это совершенно не вяжется с реальностью. Ибо берега Шипунского полуострова представляют собой почти сплошной скальный обрыв (что, кстати, прекрасно видно по картам и аэрофотоснимкам), лишь иногда перемежаемый большими и малыми (Калыгирь, Большое и Малое Медвежьи озёра, Бичевинка и пр.)

266

бухтами и заливами. А потому проход вдоль самого берега моря, с постоянным обходом многочисленных заливов и непропусков, представлял бы собой предприятие из разряда экстремальных. Казаки же, как известно, по горам ходили только при крайней нужде. Но как раз именно в этом случае таковой нужды не было, поскольку поперёк основания полуострова проходила веками набитая тропа, по которой казаки и проследовали. Как следовали по ней, в последующем, и Крашенинников, и Дитмар, и Конради с Келлем, и многие-многие другие исследователи и путешественники.

Что же касается якобы острой нехватки пищи с самого начала похода, то, как было показано, весь путь (около 300 км) от Верхне-Камчатска до реки Авачи занял у казаков около 35–40 дней. Не меньше времени понадобилось им и для того, чтобы достичь озера Курильского. Так что вряд ли казаки, более или менее представляющие, куда и насколько они идут, взяли с собой съестных припасов всего лишь на две-три недели. Вряд ли. Особенно если помнить, что им ещё предстояло вернуться назад, в Верхне-Камчатск, чтобы сдать собранный ясак Тимофею Кобелеву, который в самом начале 1704 года со всем ясаком отбыл в Якутск. Причём большую часть этого обратного маршрута отряд Р. Преснецова прошёл по суше. И это означает, что питались казаки отнюдь не морскими продуктами, а тем, что несли с собой, и тем, что брали («имали») у местных жителей.

То есть, подчеркну ещё раз, никак не вяжется предположение Б. П. Полевого об остром недостатке провизии уже с самого начала похода с реальностью. И не вяжется тем более, что даже в наши дни юго-восточное прибрежье в конце августа, сентябре и в начале октября изобилует морской и речной рыбой, пролётной и местной водоплавающей птицей, медведями и, особенно, морскими зверями. Вот что, например, писал по этому поводу известный камчатский ихтиолог и краевед А. Г. Остроумов: «В ходе авиаоблёта 12 июля 1966 г. (в промежуток от 11 до 13 часов местного времени) в устье протоки, соединяющей озеро Большой Калыгирь с морем, было обнаружено 8 нерп, в бухте Большой Медвежьей – в 50 и 100 м от берега – 4, в южной части Жупановского лимана – 3, в низовье реки Жупановой на протяжении 15 км было насчитано 30 нерп» [23, с. 161–163].

Что же касается употребления «морских овощей и фруктов», то, скорее всего, происходило это попутно, и, преимущественно,

267

во время движения по юго-западному берегу полуострова. Да и то лишь потому, что в это время здесь уже лежал снег, перелётные птицы улетели на юг, а морские звери уплыли в более укрытые от ветров места. И, следовательно, промышлять охотой и рыбной ловлей стало многим труднее. Но самое главное потому, что здесь местные жители уже отселились с самого побережья в свои зимние жилища, отстоящие на 10–15 км и более от морского берега, как делали они это испокон веков по причине сурового климата и отсутствия (в отличие от восточного берега полуострова) на прибрежной низменности леса (дров). Добираться же по выпавшему снегу до этих острожков было трудно, тогда как путь по пляжу, где снег смывался волнами во время прилива, не представлял особых затруднений.

Ну и последнее соображение на эту тему. Не надо забывать, что, описывая своё путешествие начальству, казаки (и не только отряда Р. Преснецова) всегда бессознательно вспоминали самое характерное («морские овощи»), с одной стороны, и сознательно же преувеличивали некоторые (нехватка пищи) трудности, пусть бы даже и немалые, с другой. Но и только.

В связи со всем изложенным, ещё раз отмечу, что хотя постоянные оговорки, дополнения и отвлечения от темы и перегружают текст, однако они помогают понять суть и логику поступков как казаков, так и комментаторов их похода. Понять, в частности, что камчатские картографы, рисуя путь отряда Р. Преснецова от устья реки Халактырки («шестая река Налахтырь») до «дву на десятой реки» через горло Авачинской губы, проявили чисто школярский пиетет по отношению к Б. П. Полевому.

И в самом деле, восприняв утверждение маститого историка о том, что казаки, следуя по восточному побережью, питались почти исключительно продуктами моря за непреложный факт, они решили, что и от Халактырки казаки, дабы иметь пищу, должны были следовать вдоль морского берега, а для этого каким-то образом переплыть горло Авачинской губы. Не дав себе труда задуматься при этом над тем, что даже сытые и полные сил казаки ни в коем случае не стали бы переправляться через морской пролив, шириной более 2,5 км, с сильными течениями и подводными камнями на утлых плотах или лодках аборигенов. И забыв при этом о том, что после Авачинской губы казаки за два, примерно, месяца преодолели путь до Курильского озера и от последнего до Верхне-Камчатска общей длиной около 800 км.

268

Из которых только незначительная часть приходится на морское побережье. Не говоря уже о том, что обратный путь казаки проделали по уже устоявшемуся снегу.

Так что, не преодолевали казаки горла Авачинской губы. Да этого им и не нужно было делать, ибо, как пишет об этом Б. П. Полевой, и я с этим согласен, от реки Халактырки казаки прошли по тропе до того места на «седьмой» реке Аваче, где (ниже нынешнего Елизово) существовал постоянный переезд через эту реку. И прошли, скорее всего, даже не заходя в ительменский острожек Аушин, стоявший на берегу Ниакиной бухты.

От указанного переезда казаки, по тропе, огибающей болота и множество русел и проток низовий рек Авачи и Паратунки, вышли к «восьмой реке», к реке Паратунке.

И вновь позволю себе попутное отступление. Как пишет С. П. Крашенинников: «Паратун речка вышла с левой стороны верстах в 10 из болот и в том месте, где к ней приехали (а ехали к «тому месту» от реки Авачи, В. Б.), в Купху реку впала» [16, с. 652]. То есть, Паратункой он называл современную речку Тихую, ибо никакой другой реки в этом месте просто нет. И это означает, что нынешнюю реку Паратунку следовало бы именовать рекой Купхой (Купкой). Ибо что чуть далее С. П. Крашенинников дополняет: «Купха река, шириною сажен 30, вышла верстах во 100 из хребта и от переезду верстах в 5 в Авачинскую губу тремя устьями впала. Против переезду сей реки на правом берегу есть иноземческой острожек Паратун называемый» [там же, с. 652]. А это полностью соответствует описанию современной реки Паратунки.

От Паратун (Карымчина) острожка, который стоял в 5 верстах от устья реки Купхи (нынешней Паратунки), на правом её берегу, напротив впадения в неё реки Паратунки (нынешней Тихой), казаки направились к бухте Тарьинской (ныне Крашенинникова). От Тареина острожка отряд сперва направился к бухте Безымянной, лежащей за воротами Авачинской губы, затем к озеру Большой Вилюй, расположенному в устье одноимённой («девятой) реки, и уже оттуда вышел к озеру Малый Вилюй, приуроченного к устью одноимённой же («десятой) речки. От этого озера казаки прошли, последовательно, до Малой Саранной («одиннадцатой) и Большой Саранной («двенадцатой) речкам. Где они и столкнулись с «курильскими мужиками» во главе с тойоном Икако Датекукакулом.

Кстати, как много, оказывается, знали служивые люди, назвав этих людей «курильцами», а не ительменами.

269

А кстати потому, что ещё до прихода на юго-восточное побережье казаки уже знали о существовании такового народа. И, значит, уточню лишний раз, и представляли, куда они идут.

Итак, следуя от бухты Тарьинской вдоль юго-восточного побережья казаки, по моему мнению, смогли дойти только до реки Большой Саранной. Ибо до этой реки их путь пролегал через пологие и низкие перевалы между бассейнами рек Большой и Малый Вилюй, между Малым Вилюем и Малой Саранной, а также между последней и Большой Саранной. А вот с южной стороны долины реки Большой Саранной перед ними непреодолимой преградой встал высокий (до 800 м) горный кряж, выходящий к океану одним сплошным обрывом высотой до 200–250 м. Тем более непреодолимой, что остальные его крутые, и сплошь заросшие стлаником, склоны уже были наполовину покрыты снегом.

Впрочем, тут, для прояснения ситуации, следует вновь припомнить климатические особенности региона на тот период. Дело в том, что описываемое время на полуострове – это начало максимума «малого ледникового периода». Который, в отличие от Западной Европы, где он пришёлся на 1645–1715 годы [3, 8, 35],запоздал на Камчатке на 150–200 лет.

Кстати, запаздывание максимума «малого ледникового периода» при движении от Гренландии на восток прекрасно объясняет тот факт, что викинги на юге этого острова уже вымерли (уехали), а русские ещё 150–200 лет продолжали навещать Грумант (Шпицберген). И что если ещё в 1648–1680 годах казаки плавали, пусть и не каждый год, от устья Лены и Колымы до реки Анадырь и обратно, то после 1700 года о таких плаваниях ничего неизвестно. Во всяком случае, не в пример куда более лучше оснащённому и специально для этой цели – проходу от устья Лены до устья Анадыря и далее к Камчатке – снаряжённому отряду П. Лассиниуса Второй Камчатской экспедиции, в 1735 удалось добраться только до реки Хараулах, где во время вынужденной зимовки многие участники отряда, в том числе и сам П. Лассиниус, погибли от цинги.

Но продолжу тему камчатского «малого ледникового периода». В Альпах, во время максимума этого периода, снеговая линия располагалась на 200 метров ниже современной. С учётом того, что Камчатка страна скорее океаническая, нежели приокеаническая, да к тому же гораздо более холодная, чем Швейцария, снеговая линия на полуострове в начале XVIII века была метров на 200–300 ниже, чем в наше время.

270

Соответственно и лето наступало на 2–3 недели позже, чем сейчас, а зима приходила на те же 2–3 недели раньше. А потому и первый снег на вершинах гор в районе Авачинской губы выпадал не 20–25 сентября, как в наши дни, а числа 5–10. И опускался он до верхней границы леса (до 400–500 м, а не до 600–700 м, как в настоящее время) не в середине – конце октября, как ныне, а в конце сентября – начале октября.

Но это означает, что коль скоро поход Р. Преснецова начался, по нашему стилю, в начале сентября, то через 35–40 дней, когда казаки предприняли попытку продвинуться от Авачинской губы к югу, снег на окружающих её горах лежал уже на высоте около 400 метров, а возможно и ниже. И именно вот это – раннее выпадение снега – обстоятельство, наряду с крутизной самих горных склонов и отсутствием троп далее к югу (о чём казаки узнали из расспросов курил, которые к устьям рек юго-востока полуострова приплывали на байдарах), вынудило казаков вернуться к Паратунскому острожку и последовать далее к югу через долины рек Авачи, Коонам (Корякской) и Большой (Плотниковой).

Почему по реке Аваче, а не по долине реки Левой Быстрой, как иногда считают местные краеведы, по которой от Паратун острожка до реки Плотниковой многим ближе? Да потому, что трудный, без тропы перевал между истоками рек Левой Быстрой и Плотниковой, высотой около 550 м, также уже был укрыт снегом. Потому, что казаки действительно нуждались в продовольствии, запасы которого могли пополнять только за счёт местных жителей. И, наконец, потому, что главной целью их похода было объясачивание аборигенов, которые обитали не в горах, а исключительно по берегам нерестовых рек и озёр.

Кстати, никогда, добавлю для ясности, не проезжал по долине реки Левой Быстрой и С. П. Крашенинников, хотя местные краеведы и историки также иногда прорисовывают [9] его маршрут к Паратун острожку по этой реке. Этот обстоятельный студент всегда проезжал к Паратунке через Начикинский острожек на реке Плотниковой (Большой), острожек Шиякокуль на реке Корякской (Коонам), острожек Имашху на реке Пиначёва (р. Имашха) и острожек Кыттынан на реке Аваче [5].

К сказанному остаётся добавить, что во времена С. П. Крашенинникова многие из ительменских острожков (например, острожек Шаман, расположенный в устье реки Коонам – Корякской) были либо разрушены полностью, либо население в них сократилось более чем

271

наполовину во времена подавления бунтов местных жителей. И, наоборот, на момент похода Р. Преснецова все эти острожки (и, скорее всего, ещё много других стоянок аборигенов, в том числе, например, и на подходе к озеру Начикинскому) были целы и сравнительно многолюдны. А, значит, казакам было где остановиться, отдохнуть, расспросить про дорогу и, разумеется, запастись пищей.

Следуя по реке Корякской, казаки, через пологий и низкий (около 380 м) перевал, вышли к реке Большой (Плотниковой). А затем, по тропе, проходящей мимо озера Начикинского (урез воды которого находится на высоте 348,8 м), проследовали к реке Сарайной. Так как, во-первых: «Путь из бассейна р. Начики в бассейн р. Банной в этом направлении не требует подъёма на перевал, а только спуска долиной Сарайной реки» [10, с. 125]. И так как, во-вторых, перевал между реками Уздач и Халзан, через который проходила ещё одна тропа от Начикинского острожка к Апачинскому острожку, по причине своей довольно большой – 668 м – высоты, уже был засыпан снегом.

По долине реки Сарайной отряд вышел в долину реки Банной в 25–26 километрах ниже Большебанных горячих источников. Откуда, подчеркну, до реки Большой казакам оставалось пройти всего 24–25 км. Подчёркиваю же я это обстоятельство потому, что казаки, достигнув реки Банной, никак не могли последовать вверх по ней в обратном от их общего маршрута направлении. Тем более не могли, что в верховьях реки Банной к тому времени уже лежал глубокий снег, а тропы к этим источникам не было (ительмены обычно обходили горячие источники, почитая их обиталищем злых духов – гамулов). Да просто-напросто и не знали казаки о существовании Большебанных ключей, как не знали они о существовании Начикинских горячих источников, хотя и прошли мимо последних всего лишь в нескольких километрах.

«Ительмены бояться всех высоких гор вообще, так в особенности – гор дымящихся и огнедышащих, а также всех горячих ключей, – пишет Г. Стеллер по этому поводу, – поэтому-то, будучи проводниками, они и избирают путь по самым опасным местам, то есть по косым горам, исключительно с целью не проходить поблизости от того, что страшит их; они твёрдо верят, что в таких местах и поблизости от них живут духи, так называемые «гамулы» («камулы»). Известны примеры, когда ительмены охотно отдавали всё, что имели, лишь бы откупиться от обязанности быть проводниками; если же случилось, что от них настойчиво требовали исполнения этой обязанности, то они вскоре после этого умирали от страху перед измышлением своего воображения» [34, с. 45].

272

Вот тут-то и наступил самый, пожалуй, острый момент во всём нашем повествовании. В том смысле самый острый, что все приводимые выше подробности, как и многочисленные отступления по поводу физико-географический условий того времени, лишают предположение Б. П. Полевого об открытии казаками отряда Р. Преснецова Большебанных горячих источников всяческого смысла. Не слишком ли громко сказано? Отнюдь.

Дело в том, что сам историк по этому поводу пишет так: «Выяснилось, что ещё 24 декабря 1707 года в Якутске, при воеводе Ю. Ф. Шишкине были записаны рассказы трёх якутских казаков, которым довелось побывать на полуострове Камчатке. Один из них – казак Родион Преснецов – и смог первым из русских сообщить о нескольких открытых им гейзерах. Приводим этот интереснейший рассказ по копии, снятой в Якутске в 1737 году для историка Сибири Г. Ф. Миллера» [25, с. 120].

Вот эта выписка: «… за Камчатскою рекой вдаль, ходом в дву неделях, на вершинах Большой реки, а в иноземческом названии та река Кикша, три речки Розсошные, от которых на одной реке с левой стороны на берегу на ровном луговом месте меж каменья идут ключи многия тёплых вод и те ключи бьют вверх в колено и выше. И вода вниз зело горяча и около тех ключей вода горячая течёт ручьями в ту реку Розсошную и тою рекой вниз на версту и больше пить той воды за горячестью, не положа в неё снега, не мочно, а ниже того пойдёт та вода холоднее и светла и пресна, и на тех ключах был и видел их он, вышеописанной казак Родион Преснецов. А от тех теплых вод, за тою Большой рекой ещё видел ходом в двух же неделях за четырьмя реками немалыми близко иноземческого вышеописанного Курильского острожка в полуднище с обе стороны речки малой с берегов и ровных мест воды большими ключами бьют кипятком вверх в сажень, а шириною, в тех ключах откуды та вода бьёт, окна обрешют, а иные и меньше и текут в ту речку, а тою речкою до большой реки десятины с три зело горячи ж, питии не можно и ту де горячую воду черпали они служивые люди и в посудинах ту воду клали рыбу и та рыба сварилась без огня, и в той большой реке та вода равняется с обычною водою. А около тех горячих ключей земли тёплой десятин с 5 и больше и зимою на той теплой земле снег не держится, а от ключей идёт пар многой» [2].

Извините за повторное цитирование, но оно, в данном случае, просто необходимо. Поскольку именно отталкиваясь от этого свидетельства казаков,

273

Б. П. Полевой делает следующий вывод: «На основании первой части тех же «скасок» трёх служивых людей, бывавших на Камчатке, выяснилось, что Родион Преснецов с подчинёнными ему казаками мог посетить оба эти района ещё в ноябре-декабре 1703 г. Это означает, что именно настоящая группа русских служилых людей по праву может считаться первооткрывателями термальных источников как на реке Банной (Бааню), так и на Паужетке…» [25, с. 120].

Однако предположение это, в части, касающейся горячих источников, расположенных в верховьях реки Банной, в корне неверно. Дело в том, что упоминание о снеге, без которого «воду из горячей реки пить не можно», говорит лишь о факте его выпадения в районе горячих ключей на момент пребывания там казаков, но вовсе не о том, что этими ключами были именно Большебанные источники.

И действительно, ко времени выхода отряда Р. Преснецова в долину реки Банной (а это, напомню, произошло в конце октября – начале ноября по старому стилю, или в начале – середине ноября по нашему времени), снег на юге полуострова мог выпасть уже не только в горах, но и в устьях рек. Вот что, например, пишет по этому поводу В. Л. Комаров: «Снег в Петропавловске выпал впервые в эту (1908 года, В. Б) осень 13 октября и быстро стаял; 15 октября выпал снова, более обильный, но на следующий снова растаял» [10, с. 377]. Да и в наши дни такое также случается нередко. Например, в 2008 году первый снег в Петропавловске выпал 21 (9 – по старому стилю) октября.

Но выпадение первого снега на уровне моря означает, что во внутренних районах полуострова снежный покров опустился до 300–400 м над уровнем моря. А то и ниже, как это случилось, например, в том же 2008 году, когда постоянный снежный покров в средней части долины реки Авачи, на высотах от 200–250 метров установился 21 (9, по старому стилю) октября. И это, замечу, во время глобального потепления, а не ледникового, пусть и малого, периода. Так что к моменту выхода казаков в долину реки Банной (не ранее середины октября по старому стилю) снег мог лежать уже в самой нижней части её долины. Ну а в районе Большебанных источников, расположенных на высоте около 415 м, и вовсе установился мощный снежный покров. Что, без сомнения, воспрепятствовало бы продвижению казаков к названным ключам даже если бы они и захотели это сделать.

274

Впрочем, казаки и не могли захотеть этого сделать, ибо они просто-напросто не знали о существовании Начикинских горячих источников, хотя и прошли мимо последних всего лишь в нескольких километрах.

Не мог отряд выйти к названным источникам и через перевал высотой более 600 метров, который лежит на пути между озером Начикинским и истоками реки Банной. Не мог, поскольку тропы через него не было. Это уже многим позже, когда обрусевшее население Начикинского острожка стало достаточно активно пользоваться термальными водами Малых Банных источников для лечения сифилиса, к ним через этот перевал была проложена убогая тропка [24]. А тогда местное население если и посещало район перевала, то лишь ради охоты на снежных баранов. К тому же во время выхода отряда В. Преснецова в долину реки Плотниковой этот перевал уже был укрыт снегом. Не говоря уже о том, что, на подходе к нему не было ни леса, ни кустарников (вспомним, границы лесной и кустарниковой растительности во времена «малого ледникового периода» были метров на 300 ниже современных), столь необходимых для оборудования бивака и поддержания костра в течение всей ночи.

Так что, скажу окончательно, отряд Р. Преснецова к западному побережью мог следовать только по тропе, которая после спуска с Начикинского перевала выходила к Начикинского озеру, проходила вдоль него к реке Сарайной (высота очень пологой седловины между которыми не превышает 40 м), и по долине последней выходила к тому месту, где река Банная вырывалась из гор в долину реки Большой. И это однозначно говорит о том, что единственными горячими источниками, которые могли им встретиться на пути, были Апачинские ключи.

Действительно, Апачинские источники, располагаются на левом берегу левого истока реки Шиковой, текущей в этом месте параллельно реке Банной на расстоянии всего лишь 3–4 км от последней. А поскольку реки Халзан и Сарайная, по которым проходили прямые тропы от Начикинского перевала к Апаче, одним руслом впадают в реку Банную вв реку банную в одно русло реки Халзан и Сарайная впдают сточников: Большебанные в истоках 11–12 км выше Апачинских источников, то отряд казаков, следуя далее по слившейся воедино тропе, идущей мимо ключей, вышел прямо на них.

275

И всё же самым весомым аргументом против гипотезы об открытии отрядом Р. Преснецова Большебанных источников является более чем существенная разница в морфологическом и геологическом строении той и другой групп горячих ключей. К описанию которых я и перехожу.

Спустя 34 года после похода отряда Р. Преснецова, С. П. Крашенинников, располагая и временем и возможностями (то есть, имея в своём распоряжении нарты с каюрами), специально отклонился от прямого пути к Начикам на 25–26 км в сторону, чтобы описать Большебанные источники. При этом он проскочил мимо Апачинских ключей, о существовании которых он, кстати, и не знал – во всяком случае, он нигде и ни разу о них не упоминал.

И вот что он пишет о Большебанных источниках: «Ключи, которые находятся при речке бааню, почти ничем от Пауджинских не разнствуют. Они бьют по обеим сторонам объявленной речки. И понеже на южном её берегу высокая площадь, а на северном каменной утёс над самою речкой, то горячие ключи южного берега текут речками в бааню, а из утёса с кручины прямо в речку падают, выключая один ручеёк, который в саженях 80 от тех ключей находится: где горы от реки отдаляются, ибо от устья его до вершины 45 сажень расстояния.

Между ключами, которые на южном берегу находятся, примечания достойно местечко, откуда бежит исток Ж: ибо там бесчисленное множество скважин различной ширины в диаметре, из которых вода бьёт в верх аршина на два с великим шумом» [17, с. 182].

То есть, как можно видеть из этого описания, на Большебанных источниках присутствует высокий и крутой обрыв (утёс) над рекой, какового нет на Апачинских ключах, где над ровной луговой поверхностью незначительно выступает лишь несколько каменьев. Зато на Большебанных источниках нет длинной, «с версту», горячей речки, «воду которой пить не мочно». Нет, хотя С. П. Крашенинников и отметил на своём плане «речку студёную, которая от горячих ключей нагревается», а также наличие множества мелких горячих ручьёв («речек»), текущих в реку Банную [там же, с. 182]. Да и высота Большебанных гейзеров (аршин равен 71,12 см), указанная С. П. Крашенинниковым, также не соответствует (в три раза выше) данным Р. Преснецова. Так что, получается, Р. Преснецов и С. П. Крашенинников описывают совершенно разные природные объекты.

А вот что пишет об Апачинских термах В. Л. Комаров, посетивший их в 1908 году: – «Речка горячих ключей, которые мы собираемся посетить, течёт в р. Сику (Шикову, В. Б.)» [10, с. 148]. И продолжает: – «Пройдя вдоль р. Банной около 10 вёрст, наша тропа повернула направо, западнее, пересекая

276

широкую полосу березняка, затем большую луговую тундру, имевшую форму плоской речной долины (очень изглаженное русло, вероятно р. Банной), затем полосу талов, затем опять узкую луговую тундру и ручеёк в середине её и опять вошли в березняки. Идя которыми в 7 часов вечера дошли до края долины Горячей речки, текущей среди широкого луга, обрамлённого старыми красивыми берёзами. Здесь на опушке леса мы и заночевали пройдя от Апачи 4 часа. Что соответствует приблизительно 16 верстам» [там же, с. 149].

А чуть ниже дополняет: – «Горячие Апачинские ключи расположены среди небольшой, но широкой лесной луговины, наклонённой на восток к долине р. Сику (Шиковой, В. Б.). У головного ключа среди луга несколько крупных чёрных пузыристых камней» [там же, с. 149].

Но разве не повторяет это описание, если не слово в слово, то по существу, описание Р. Преснецова? И разве не означает это, что казаки на самом деле открыли не Большебанные, а Апачинские источники? По моему мнению, ответы на эти вопросы могут быть только утвердительными. Особенно если помнить, что к Апачинским ключам и далее отряд В. Л. Комарова следовал по тропе, проложенной от Апачи до Начик.

Впрочем, продолжим наши изыскания. Спустя ещё четверть века, говоря про Апачинские источники, Б. И. Пийп писал:

«Апачинские горячие источники находятся в долине реки Сику, примерно в 16 км на ВЮВ от селения Апачи с которыми они соединены тропой. Река Сику является правым притоком р. Карымчиной, впадающей в реку Плотникову слева, ниже селения Апачи.

Впервые упоминает их и помещает на своей карте К. Дитмар. Первым из исследователей их посетил в 80-х годах прошлого столетия д-р Дыбовский, который даёт их описание, а К. Шмидт приводит сделанный им химический анализ. После этого они были посещены и кратко описаны В. Л. Комаровым в 1908 году и Э. Гультеном в 1920–1921 годах.

Река Сику (по Дыбовскому – Сикулка) течёт здесь в широкой едва выраженной лесной долине, отделённой от параллельной ей с севера долины реки Банной лишь плоским, незаметным, лесистым водоразделом. Ключи выходят на левой стороне долины, располагаясь вдоль тёплого ручейка. Ключевая площадь, имеющая вид голого каменистого места, находится среди небольшого луга, окаймлённого красивым берёзовым лесом.

277

Среди большого количества мелких ключей выделяются два главных ключа, расположенные в нескольких метрах друг от друга. Из них вытекает очень много горячей воды, и они дают начало тёплому ручью. Вдоль которого располагаются остальные более мелкие выходы. Температура воды в этих главных ключах по разным исследователям достигает 70–70,5° С.» [24, с. 69–70].

Итак, Б. И. Пийп не знал (да и не мог знать), что самыми первыми из русских людей на Апачинских источниках побывали казаки отряда Р. Преснецова. Но зато он прекрасно знал, чем они отличаются от Большебанных: «Большебанные источники известны примерно с 1737–1749 года, когда их впервые посетил и описал С. Крашенинников. После Крашенинникова на них побывали: д-р Дыбовский в 1881 г., д-р Слюнин в 1889 г., Е. Гультен в 1921 г. и П. Т. Новограбленов в 1924 г.» [там же, С. 78].

«Место, где находятся источники, чистое, луговое. Река здесь сильно подмывает правую, довольно высокую коренную террасу, образуя обрывистый правый берег. Левый берег более низкий и имеет слегка бугристую поверхность. Источники раскиданы преимущественно по левому берегу реки; меньшая часть их и при этом, более слабые, выходят на правом берегу. Высота выхода терм около 450 м над уровнем моря» [там же, С. 78].

«Термальная площадь описываемых горячих ключей почти вся располагается на левом берегу р. Банной. Вытянута она примерно на 1 км. В отличие от выше и ниже лежащих участков долины место здесь чистое, луговое» [там же, С. 80–81].

«По форме выхода и характеру деятельности здесь можно выделить следующие типы ключей: 1) бьющие (до 25 см в высоту), 2) маленькие слабо сочащиеся, 3) угасшие гейзеровые бассейны и 4) грязевые котлы.

Температура наиболее сильно бьющих (до 25 см высоты) ключей колеблется от 94,5 до 97° С» [там же, С. 82].

К сказанному остаётся добавить, что спустя полвека после Б. П. Пийпа Большебанные источники активно посещались туристами [33] и пристально изучались учёными [12], которые также отмечали наличие множества (до 500) мелких горячих источников. Приметили они и то, что значительная часть из этих источников сбрасывает свои воды в небольшой, длиной всего около 400 метров, ручей «Тёплый», единым руслом, длиной не более 150 метров, впадающий в реку Банную. Однако упоминаний о длинной «горячей речке», воду из которой «пить не мочно», ни теми, ни другими не приводится.

278

Ничего похожего на «Горячую реку» нет и в данных специальных научно-производственных исследований, проводимых на Большебанных источниках в 1961–1969 годах [14, 15] при разведке гидротермального месторождения Большебанных источников.

Вторят им в этом и современные исследователи. «На сегодня известно множество горячих и пульсирующих источников, грязевых и паровых котлов, прогретых площадок, почвы которых резко выделяются отсутствием на них высокорослой растительности»: пишет, например, О. В. Соболевская [32].

«Большебанные источники приурочены в основном к левому берегу р. Банной, к участку, где долина реки расширяется и имеет относительно ровное и плоское дно. Горячие источники прослеживаются вдоль реки на протяжении примерно 1,5 км. Их выходы есть в пойме, на террасах и у самого уреза воды. Температура воды в источниках колеблется от 20–30 до 90–98^оС» – дополняет её В. Л. Леонов с соавторами [20], ни словом не упоминая при этом о наличии «Горячей реки» как таковой.

Так что, говоря окончательно, Р. Преснецов действительно описывал не Большебанные, а Апачинские термальные источники. И это остаётся только признать.

Впрочем, все эти многочисленные ссылки понадобились мне не столько даже для того, чтобы показать ошибочность утверждения Б. П. Полевого, сколько для того, чтобы проиллюстрировать чрезвычайную скорость изменения ситуации на термальных источниках. То есть для того, уточню, чтобы показать, что гейзеры на Апачинских источниках, на наличие которых указывал Р. Преснецов, перестали существовать уже к середине XIX века, если не раньше. А тем самым окончательно убедить моих читателей в том, что отряд Р. Преснецова действительно открыл Апачинские горячие источники.

Но может ли ситуация с гейзерами меняться с такой быстротой? Вполне. Во-первых, само по себе наличие у Апачинских источников «Горячей реки» позволяет говорить о возможности существования здесь в начале XVIII века небольших («в колено») гейзеров. Как позволяет говорить об этом и температура воды этих источников, которая даже в наши дни на выходе из грифонов, расположенных в четырёх углублениях шириной 2–4 м и глубиной до 1–2 м достигает +78ºС. А во-вторых, у нас есть наглядный пример тех же Большебанных источников, где гейзеры существовали ещё в конце XIX века.

279

Да и вообще, исчезновение и появление гейзеров относится к разряду хотя и редких, но вполне нормальных явлений. Так, в 1996 году в районе Карымского вулкана произошло двойное (из его кратера и со дна озера) извержение, которому предшествовало сильнейшее (М=6,9) землетрясение. В результате чего на берегу Карымского озера образовалось семь новых групп термальных источников хлоридно-сульфатно-натриево-кальциевого состава и одни небольшой небольшой, с выбросом струек воды на 50–70 см («в колено»), гейзер, а в целом, гидротермальная деятельность в районе Карымского вулкана усилилась едва ли не на порядок [6].

И наоборот, нечто совершенно обратное, скорее всего, произошло с Паужетскими гейзерами, когда в 1737 году в районе северных Курильских островов произошло землетрясение силой до 10–11 баллов (М≥7,5). Ибо посетивший Паужетку на следующий год С. П. Крашенинников отметил: «Ключи бьют во многих местах как фонтаны, по большей части с великим шумом, а в вышину на один и полтора фута» [17, с. 179]. А так как один фут равен 30,48 см, то вряд ли приходится сомневаться в том, что после этого землетрясения, сила которого в районе Паужетки достигала, как минимум, 8 баллов по шкале Рихтера, режим гейзерной деятельности изменился более чем существенно. Во всяком случае, высота их выброса уменьшилась с двух метров до полуметра. Если, конечно же, данные Р. Преснецова соответствовали действительности.

Ну и, наконец, ещё одно, пусть и косвенное, свидетельство в пользу предположения об изменении режима гейзеров. «В одном месте на левом берегу Паужитки есть место, представляющее зачаток гейзера. Через правильные промежутки времени, около 27 минут, происходит вскипание, около минуты брызжет и выливается струёй кипящая вода, затем с каким-то ухающим звуком вода сразу исчезает в глубине щели, камни, образующие русло, быстро обсыхают, и только глухие подземные удары, становящиеся все реже и постепенно приближающиеся, указывают на повышение воды в жерле. Незадолго до вскипания в щелях между камнями показывается вода. Я разобрал часть валунов и расчистил небольшой бассейн в 1 м диаметром и ¾ м глубиной, и период сразу уменьшился до 15 минут, а ряд измерений температуры в образовавшемся бассейне вполне совпал с тем, что наблюдается у типичных гейзеров», – делится своим опытом по расчистке горячего источника С. А. Конради [13].

То есть, добавлю от себя, стоило только чуть-чуть прочистить самую верхнюю часть выхода, как режим функционирования источника заметно изменился. Что уж тут говорить о землетрясениях, способных самым

280

кардинальным образом разрушать или засыпать подводящие каналы термальных источников или, наоборот, расширять старые и создавать новые выходы для термальных вод.

Что же, замечу попутно, касается эффекта «вскипания» воды в гейзерах, то это происходит не столько по причине обязательного нагревания воды до температуры кипения, сколько в результате сброса давления в выводном канале вслед за начавшимся излиянием воды после переполнения этого канала. В результате чего газы и пар, содержащиеся в воде не вскипают в прямом смысле этого слова, а «вспениваются», подобно тому, как вспенивается шампанское при открытии бутылки.

То есть, уточню, поскольку в основе такого вот «вскипания» лежит механизм «газлифта», то температура кипения для образования гейзерного режима вовсе необязательна. К примеру, температура воды в тех же источниках Академии наук спустя 4 месяца после начала извержения составляла всего +68º, через три месяца она поднялась до +87º, спустя ещё три месяца снизилась до 80º, ну а все последующие годы колебалась от +75º до +82º [19]. Однако указанный «гейзерок» всё это время действовал с завидным постоянством.

Ну и ещё одно свидетельство в пользу верности предположения об угасании деятельности горячих ключей вообще и гейзеров в первую очередь. Вот что пишет Б. И. Пийп об исследованных им Большебанных источниках: «Сравнивая данные наших наблюдений с описанием Крашенинникова, мы приходим к выводу, что активность ключей за эти 200 лет значительно уменьшилась. Крашенинников, например, отмечает, что тогда в отдельных местах ключевой площадки существовало «бесчисленное множество скважин различной ширины в диаметре, из которых вода бьёт вверх аршина на два с великим шумом». Теперь уменьшилось не только количество таких ключей, но и сила напора их. Если верить сообщению старосты селения Начики Ю. Мерлина (приведено у Дыбовского), то ещё недавно, в 1882 г., высота нового бьющего ключа достигала 3 фута, а толщина столба воды была равна толщине человеческого тела. Но это, наряду с тем провалом в 1889 г., о котором говорит д-р Слюнин, по-видимому, были последними вспышками замирающей деятельности ключей гейзерового типа» [24, с. 89].

Таким образом, всё сказанное убедительно подтверждает моё предположение о том, что в 1703 году на Апачинских горячих ключах вполне могли быть гейзеры вышиной до колена.

281

И этот вывод, наряду со всеми приводимыми ранее аргументами за и против, означает, что отряд Р. Преснецова на самом деле посетил не Большебанные, а Апачинские горячие источники. И что первым из русских на Большебанных источниках побывал С. П. Крашенинников, который, к тому же стал и первым их описателем и исследователем.

Впрочем, всё это ничуть не умаляет заслуг казаков в деле открытия и освоения Камчатки. А в целом же, добавлю, осознание этого факта лишний раз побуждает нас задуматься над тем, что наши знания об истории того времени нуждаются в уточнении, а наши представления о ситуации тех далёких лет – в закономерной корректировке с непременным учётом реальной ландшафтно-географической обстановки соответствующего времени.

Что же касается дальнейшего маршрута отряда Р. Преснецова, то после посещения Апачинских источников казаки проследовали до озера Курильского, где они, открыв по пути Паужетские термальные источники, столкнулись с проживающими там воинственными курилами. Вследствие этого, пусть бы даже и не приведшего к прямому вооруженному конфликту, противостояния, а также по причине быстро устанавливающейся зимы, казаки повернули назад, к Верхне-Камчатску. Причём, надо полагать, весь путь от озера Курильского до Верхне-Камчатска занял у них не более 35–40 дней. Так как им уже не надо было отыскивать дорогу в незнакомых местах. И так как им непременно нужно было принести собранный ясак ко времени отбытия Т. Кобелева в Якутск. Что они и сумели сделать.

Таким образом, заканчивая описание маршрута отряда Р. Преснецова, я вновь вернусь к изначальной мысли о том, что обращение к уже известной теме далеко не всегда означает простое повторение ранее сказанного. Вспомним, например, об искусстве, в основе которого лежат не то 33, не то 36 сюжетов. Всего только 33–36 сюжетов, но сколько легенд, сказок, мифов, драм, пьес, опер, стихов, поэм и книг было сочинено на их основе. Сколько скульптур, картин и рисунков отображают те или иные перипетии всё тех же 33–36 сюжетов. Не говоря уже о том, что за всё время существования цивилизации каждый из 70 миллиардов живших когда-то землян хотя бы однажды соприкоснулся в своей жизни с коллизией, в той или иной степени повторившей один из этих сюжетов.

Что же касается обильного цитирования, частых отступлений и, отсюда, большого объёма статьи, то это, на мой взгляд, вполне закономерно. Ибо для обнародования факта «открытия» Большебанных источников

282

отрядом Р. Преснецова, достаточно было всего лишь привести выдержку из соответствующих «Скасок». А вот для того, чтобы показать, что это не так, потребовалось провести множество контраргументов. И не исключено, что понадобится ещё не единожды возвращаться в этой теме, дабы переубедить инакомыслящих. Не говоря уже о том, что наиболее «упёртых» из них переубедить вряд ли получится вообще.

Всего один, для наглядности, пример. Вот уже 20 лет я пытаюсь доказать издательству «Советской», а ныне – «Российской энциклопедии», что площадь Камчатского полуострова равна не 370 тысячам км², как это следует из издаваемых им словарей и справочников, а 270 тысячам км². Всякий раз я привожу всё новые и новые доказательства в пользу моей точки зрения. Но мне так и не удаётся достигнуть успеха, ибо и до сих пор все выходящие в этом издательстве энциклопедические словари и справочники по географии оперируют цифрой 370 тысяч км².

И это, добавлю, притом, что мною предлагался не только самый простой, но и абсолютно надёжный, способ убедиться в истине. Простой, поскольку предлагалось всего лишь расчертить карту полуострова на квадраты и посчитать эти самые квадраты. И надёжный, поскольку мимо ошибки в 100 тысяч квадратных километров (в любую сторону) даже при самом сильном желании никак не проскочишь.

Однако, увы, зашоренность взглядов и приверженность мнению авторитетов оказались столь сильны, что мои оппоненты из редакции даже и не помыслили это сделать. А если всё же и сделали, то не решились «уронить честь мундира». Во всяком случае, других причин их нежелания исправить столь вопиющую ошибку я не вижу. Впрочем, почему и как так получается – это уже совершенно иная история. Мне же лишь хочется, чтобы она не повторилась в отношении изложенной здесь интерпретации похода отряда Р. Преснецова.