Наука, как со всей определённостью выразился в своё время Д. И. Менделеев, призвана не просто многое видеть и о многом предупреждать заранее, но ещё и квалифицированно разбирать возможные варианты, с тем, чтобы профессионально отбирая для использования наиболее рациональные из них, самым существенным образом влиять на разработку перспаектив развития экономики того или иного региона и всей страны в целом. Чем, кстати, с лихвой окупала все затраты, ибо даже в доперестроечные времена, наука, обеспечивая 10–12 рублей дохода на каждый вложенный в неё рубль, считалась одной из наиболее рентабельных отраслей народного хозяйства.

Не является исключением в это ряду и природопользование, которое подразумевает под собой не только собственно продуктивное освоение и использование тех или иных видов природных ресурсов, не только охрану природной среды как таковой, но и, главное, системное познание всей совокупности природных, социальных и экономических процессов и явлений в целях оптимизации их взаимоотношений.

Для начала – немного истории. Ещё в 1976 г. известный камчатский ихтиолог И. И. Лагунов выступил в печати («Природа» № 12, 1976) с идеей создания на территории Камчатского полуострова национального парка. Что, по мысли И. И. Лагунова, способствовало бы сохранению и приумножению наиболее ценного природного ресурса Камчатки – дикого лосося. Идея, сразу же скажу, оказалась на редкость плодотворной, доказательством чему является постоянное и неоднократное возвращение к ней как со стороны учёных и специалистов, так и со стороны защитников природы.

Однако признанию этой идеи и, главное, её успешному претворению в жизнь, помимо сугубо объективных причин (и в первую очередь из-за противостояния властей и природопользователей), существенно препятствует излишне, на мой взгляд, высокий природоохранный статус. Действительно, что такое «национальный парк» по определению? Это, по Н, Ф. Реймерсу (1990) достаточно обширная охраняемая территория, ведущей задачей которой является сохранение в неприкосновенности особо охраняемых природных (то есть не подвергшиеся существенному воздействие со стороны человека) объектов (водопадов, вулканов. гейзеров, уникальных видов растений и животных и т. д.) и ландшафтов, при одновременном использовании большей части названной территории для рекреации и туризма.

То есть, как можно видеть из этого ему подобных определений, идея создания «национальных парков» с самого начала преследовало одну-единственную цель – ограждение их территорий от хищнической деятельности частного предпринимательства. И хотя это не препятствовало людям в их приобщении красотам природы, всё же создавало практически непреодолимые барьеры для любых иных видов хозяйственной деятельности. Что автоматически ставило заслон на пути развития всех других – в том числе и добыче рыбы и морепродуктов – видов хозяйственной деятельности.

Вполне понятно, что именно поэтому идея создания национального парка на территории полуострова не могла быть востребована. Хотя ситуация с сохранностью природы гидроэкорегиона, и в первую очередь с сохранностью его рыбных запасов и морепродуктов требовало принятия самых незамедлительных мер. Вот отчего, в поисках выхода из этой сложной ситуации мной и предлагалось (Быкасов, 1989) обособить территорию полуострова, вкупе с прилегающим к нему шельфом, в государственный лососёвый резерват. При этом в качестве основных доводов в пользу данного предложения принимались следующие соображения.

Во-первых, хотя понятие «резерват» (от лат reservo – сберегать, охранять) в трактовке зарубежной юриспруденции и предполагает применение к этой категории особо охраняемых природных территорий режима заповедания, всё же гораздо чаще их создание преследует своей целью всего лишь сохранение, да и то, нередко, временно, какого-то одного конкретного природного объекта – редкого или ценного вида животного или растения, памятника природы, ландшафта и т. д. И в этом воём последнем смысле данное понятие очень близко такому отечественному понятию, как «заказник».

Во-вторых, природоохранный режим резервата не запрещает хозяйственной деятельности как таковой, а всего лишь ограничивает её некоторыми рамками. Что, конечно же, гораздо более приемлемо и для властей всех уровней и для природопользователей.

В-третьих, практика хозяйствования того времени, нацеленная на валовые показатели и их выполнение любой ценой, вылилась в такую вакханалию, а иначе и не скажешь, деятельности министерств и ведомств, что это привело к существенному истощению запасов рыбы и морепродуктов, лесных, пастбищных и прочих природных ресурсов региона.

В-четвёртых, эта колониальная и по существу и по характеру практика природопользования обернулась для Камчатки подлинной экономической экспансией. Когда тот же Корякский автономный округ (КАО), например, ежегодно производящий товарной продукции на 130 млн. рублей (на 150, примерно, млн. долларов США по ценам того времени), обратно от министерств и ведомств получал всего лишь 16,5 млн.

И, наконец, в-пятых, прямой и косвенный вред, приносимый природе Камчатки в ходе освоения её природных ресурсов, практически ничем не компенсировался. Во всяком случае тот же КАО, который ежегодно выдавал рыбной продукции на 30 млн. рублей, не получал взамен ни рубля компенсации на воспроизводство гидробиоресурсов. А орудующее на его территории объединение «Северовостокзолото», добывая ежегодно этого металла на несколько млн. рублей, ни копейки не тратило (Филимонов В. «Диалог» № 2, 1989 г.) на устранение следов своей разрушительной деятельности.

Вполне очевидно, что всё это предполагает, вернее даже – требует, принятия специальных и неотложных мер по регулированию производственной деятельности. В том числе и установления особого природоохранного статуса путём превращения полуострова и прилегающих к нему акваторий в лососёво-шельфовый, как я тогда это называл, резерват.

Однако, к сожалению, преодолеть психологический барьер в то время ни власти всех уровней, ни, как их тогда называли, крепкие хозяйственники, и, как ни странно, сами сторонники охраны природы Камчатки так и не смогли. Более того, они предпочли увидеть в этих представлениях если не злой умысел, то обыденное заблуждение. Свидетельством чему упорное неприятие, даже на слух, самого слова резерват.

Впрочем, это и понятно. Во-первых, подавляющая часть спонтанных «защитников природы» природы поспешила стать большими католиками (экологами), чем кардиналы и папа римские, понимая под охраной природы всего лишь запрет на все виды хозяйственной деятельности (отсюда и кавычки в словосочетании «защитники природы»). То есть, говоря иначе, так называемых «зелёных» просто щадящий режим природопользования не устраивал – им нужно или всё, или ничего.

Во-вторых, люди, в силу обстоятельств (благо за это стали платить) приобщённые к охране природы и начавшие, как узкие специалисты (лесники, биологи, ихтиологи и т.п.) более или менее профессионально заниматься проблемами экологии, стали претендовать на истину в последней инстанции, самоуверенно полагая, что коль скоро они официально уполномочены на эту самую природоохранную деятельность, то все остальные для них непрофессионалы. И потому они категорически не воспринимали никаких иных точек зрения кроме своей.

Особенно отчётливо, пожалуй, этот псевдоснобизм проявился по отношению к термину «резерват». Подавляющее большинство из моих оппонентов из числа «официальных профессионалов» было абсолютно уверено в том, что слово резерват совершенно не соответствует представлениям отечественной экологии. Хотя, по большому счёту, той самой отечественной экологии, по крайней мере, как более или менее оформившегося и организованного общественного движения, на то время не существовало. Как, впрочем, не существует и поныне.

Кстати, в отстаивании этой точки зрения они проявили то самое излишнее почтение к авторитетам, которое только усугубляет поиски истины. То есть, ссылаясь на авторитеты, они уверяли, что термин «резерват» не является столь же строгим научным понятием, как термин «заказник». Однако при этом либо имена привлекающихся авторитетов были не настолько значимы, чтобы можно было безоговорочно к их мнению прислушиваться, либо в высказываниях действительно авторитетных учёных (того же Н. И. Реймерса, например) выискивалось только то, что хотелось услышать их интерпретаторам.

В том же, что дело обстоит именно таким – излишнее неприятие иного мнения и, одновременно, преклонение перед авторитетами – образом, говорит вульгарная по сути дела оценка бывшими советскими специалистами понятия «резервация». Которую они, пусть бы и поневоле, считают «капиталистическим злом» призванным служить средством порабощения и даже уничтожения коренных Африки, Америки, Австралии и прочих регионов.

Что же. доля правды в этом утверждении действительно имеется, особенно если говорить о начальном этапе создания и развития резерваций как таковых. Однако нынешний статус резерваций, по крайней мере, в наиболее развитых – США, Канаде, Австралии – странах, свидетельствует скорее об обратном. Во всяком случае, наш – советский – подход к решению проблемы коренных народов путём созданий различного рода автономий и национальных районов, показал свою несостоятельность в самом главном – в вопросе прав коренных народов на природные ресурсы подмандатных им территорий. Ибо в резервациях, пусть бы во многом и декларативно, пусть бы даже и с более чем очевидными искажениями и сознательными нарушениями законов, принцип принадлежности этих самых ресурсов (всех, подчеркну, а не только традиционных) той и той общности людей, которая проживает в конкретной резервации был заложен изначально. И, что уже совершенно очевидно, в наши дни выполняется не в пример последовательнее, чем пресловутый тезис о праве наций на самоопределение, должный, в том числе, претворяться и в пользовании природными ресурсами территорий традиционного природопользования их населением.

Конечно же, поспешу заметить, за счёт угроз, подкупа, обмана, насилия, спаивания и прочих отвратительных методов за более чем столетнюю историю существования резерваций их первоначальные площади в тех же США и Канаде сократились вдвое. Конечно же, законы о резервациях и о правах населяющих их аборигенов несовершенны и, к тому же, часто нарушаются со стороны новопоселенцев. И, тем не менее, законы эти существуют, и, главное, на деле, а не на словах, отстаивают права коренного населения.

Что же касается нашей действительности, то и центральные власти, и всесильные министерства и ведомства, и региональная элита, и, в последнее время особенно, так называемые хозяйствующие субъекты и криминальный бизнес творят на территориях проживания коренного населения буквально всё, что только захотят. И, при этом, не несут никакой ответственности.

Всё это, а также пример с полуостровом Ямал, Тюменской и Мурманской областями, с громадными пространствами тундр, прилегающих к Норильску, и многих-многих других регионов и местностей, на территории которых ситуация с положением коренных жителей и экологией дошла до предела, убедительно свидетельствует о провале советской и постсоветской модели развития Крайнего Севера. И подталкивают к выводу о замене этого устаревшего по всем показателям курса переходом на новые нормы природопользования.

То есть, говоря иначе, пора, давно пора, нашему региону, с его колоссальным природным потенциалом в лице лосося, гидробиоресурсов шельфа и относительно мало затронутой человеческой деятельностью природой, встать на путь ресурсосберегающего, ресурсовосстанавливающего и ресурсовоспроизводящего хозяйствования. И в этом ключе обособление природно-социального (информационного, Быкасов 1994) пространства морских акваторий 200-мильной зоны экономических интересов России, прилегающих к средним и северным (от пролива Буссоль) островам Курильской островной дуги, Камчатскому полуострову и приберинговоморской части Корякского нагорья, рассматриваемого мною (Быкасов, 1991) в качестве целостного Камчатского гидроэкорегиона, может стать самым эффективным и продуктивным способом рационального природопользования.

То есть, уточню, было бы неверным воспринимать обособление названного гидроэкорегиона со статусом единого бассейнового ландшафтно-хозяйственного комплекса (Камчатского БЛХК; Быкасов, 1989), как способ достижения только одной – охрана природы – цели. Ибо на самом деле образование названного гидробиоресурсного резервата является (Быкасов, 1992) наиболее продуктивным и эффективным средством стабилизации экономики региона и повышения уровня благосостояния его населения.

Кстати, как показывает анализ современной социально-экологической ситуации, прямые, хотя самые искренние, призывы к сохранению природы малоэффективны. Более того, даже серьёзно аргументированные доводы по поводу надвигающейся экологической катастрофы не очень-то эффективно действуют и на население, и на людей, принимающих решения по природопользованию. Или, образно говоря, с охраной природы сложилась точно же такая психологическая ситуация, как и с потреблением табака или алкоголя. Все знают, что это вредно, все знают, что это чревато серьёзной патологией, и, тем не менее, в стране курит до 70% населения.

Вот и в случае с предложением И. И. Лагунова акценты были расставлены неправильно. Поскольку вряд ли идея превращения Камчатки в национальный парк с целью сохранения лососёвых станет той целью, ради которой воедино станут действовать и общественность, и хозяйственники, и учёные и политики, и власти. И всего лишь по той простой причине, что, как сказал в своё время геолог Н. Матюшонок («Камчатская правда» 21 июля 1989 г.), сколько бы мы лосося не вылавливали, далеко не всем его придётся попробовать (правда, он, выдвинув этот тезис в защиту золотодобычи, «забыл» сказать при этом, что и добываемого золота далеко не всем хватит даже на один зуб, Б. В.).

То есть, если мы по-прежнему будем, вместо поиска компромиссных решений, выступать с излишне лобовыми призывами о защите среды обитания, нам ни экологическую, ни экономическую, ни социальную проблемы решить не удастся. Так не стоит ли ради достижения подлинного успеха изменить тактику и поступать таким образом, чтобы охрана природы становилась не целью (во всяком случае, не единственной целью), а средством – средством достижения конкретной, утилитарной цели.

В частности, относительно Камчатского гидроэкорегиона можно сказать, что таковой вот приземлённой целью может стать задача по превращению Камчатки и Курильских островов в «валютный цех» страны. То есть предоставление гидроэкорегиону статуса гидробиоресурсного резервата в этом случае превращается не в цель, а в средство её достижения. Кстати, правильнее будет говорить не о превращении гидроэкорегиона в «валютный цех» страны, а возвращения ему этой ипостаси. Ибо, начиная с первой пятилетки (за неполные пять лет первой пятилетки рыбная отрасль Камчатки дала стране 110 млн. валютных рублей) и до наших дней гидроэкорегион был и остаётся производителем валюты. Другое дело, что и тогда и сейчас эта валюта отходила либо государству (раньше), либо к полу- и криминальному бизнесу – в наши дни.

Но есть ли для этого предпосылки? Есть. С одной стороны, по мнению ихтиологов (Куренков И. И. Биологические ресурсы внутренних водоёмов Камчатки 1984; Куренков И. И., Остроумов А. Г. Рыбная отрасль остаётся главной. «Камчатская правда» 29 января 1986 г.), более чем 140 тыс. рек и речушек области способны обеспечить вылов 300 тыс. т лосося в год. А с другой стороны, это количество лосося, при средней цене изготавливаемой из него продукции в 5–6 рублей за килограмм, могут приносить до 1,5 млрд. рублей годового дохода.

Кстати, в проекте перспектив социально-экономического развития Камчатской области, предложенном специалистам «Ленгипрогора», средняя цена продукции, изготовленной из лососёвых, принимается равной 3,5 рублей за кг. Однако, как представляется, эта цифра отражает реалии вчерашнего дня, ибо она, скорее всего, соотносится с технологией, по которой от трети, до половины лосося попросту засаливается в бочках. Но сколько же можно ориентироваться на дедовские методы, особенно зная, что те же японцы из самой бросовой рыбы делают подлинные деликатесы?

Впрочем, предоставим слово специалистам. По данным Б. Вронского (Экокурьер» № 7, 1989 г.) цена одного кг нерки в Японии достигает 10–12 долларов США. В самих США эта цена доходит до 30–32 долларов за кг. И это ещё не предел, поскольку шейхи арабских эмиратов и Саудовской Аравии за экологически чистого лосося готовы платить и платят до 50 долларов за кг. Вот и посчитаем. Допустим, что на первом этапе на Камчатке реально можно будет добывать не 300, а 200 тыс. т лосося в год, причём около половины это количества рыбы будет реализовываться на внутреннем рынке. Учтём также и то, что и вес живой рыбы раза в два больше, чем вес произведённой из неё продукции. Не забудем и того, что из реализованных за рубежом 50 тыс. т лососёвой продукции на самую массовую (и самую дешевую) рыбу – горбушу – придётся не менее половины объема продаж. И, тем не менее, при усреднённой цене экспортируемой рыбы в 20 долларов за кг, страна будет иметь миллиард долларов годового дохода.

Не стану говорить сейчас о том, сколько от этого миллиарда получит сама Камчатка. Ну хотя бы потому, что и нефтяники Тюмени, и золотодобытчики Колымы, и колхозники Кубани от своих нефти, золота и зерна также получают лишь малую часть их стоимости. Однако напомню, что Магаданская область за свои ежегодно добываемые 20 т золота имела бы (в случае его реализации по ценам – 10 долларов за грамм – международного рынка) 2 млрд. долларов дохода. Что в 1988 г. страна истратила («Аргументы и факты» № 36, 1989 г.) на закупку 35 млн. т зерна 2,363 млрд. инвалютных рублей, а в 1989 г. на это понадобится уже без малого в три раза больше, так как цена зерна возрастёт от 67,5 до 175 инвалютных рублей за тонну. И что тонна нефти, за счёт реализации которой мы покупаем зерно, стоила в 1988 г. столько же, сколько и тонна купленного в этом же году в США зерна. Так что 50 тысяч т камчатского лосося сэкономили бы стране 12 млн. т нефти. При том, что на все свои нужды область завозит около 1 млн. т жидкого топлива и нефтепродуктов в год.

А ведь у области ещё есть и шельф, который даёт приморским, сахалинским, магаданским и камчатским рыбакам не менее 2 млрд. рублей годового дохода. И это, обращу внимание на то, что из каждых трёх выловленных рыб (Ширяев, Рыбак) одна, в виде отходов выбрасывается за борт, одна идёт на тук, и лишь одна идёт на изготовление самой примитивной продукции. Самой примитивной, подчёркиваю ибо, например, мы из минтая делаем спинку, или, в лучшем случае, филе, а японцы пасту сурими и крабовые палочки. Я уж не говорю про современную биотехнологию, благодаря которой от одного кг хизотана, получаемого из крабового панцыря, на международном рынке можно выручить несколько десятков тысяч долларов. Или, тем более, про препарат сахситоксин, извлекаемого из мидий, один кг которого стоит (академик Еляков, «Камчатская правда» 8 октября 1987 г.) 80 млн. долларов США. И это притом, что один кг крабового мяса стоит 16 долларов, а крабовые панцири мы попросту выбрасываем.

Впрочем, у рыбной отрасли имеется ещё один, и весьма солидный, резерв в лице искусственного воспроизводства лососёвых. Что существенно прибыльнее, чем добыча нефти, газа или золота, так как каждый рубль, вложенный (Чичканов В. П.) в воспроизводство лосося даёт 10–11 рублей прибыли. Интересно, кстати, что эта оценка член-корреспондента АН СССР полностью совпадает с черновыми выкладками электрика котельной Института вулканологии АН СССР (Быкасов, «Камчатская правда», 29 августа 1989 г.), согласно которой эффективность полной и глубокой переработки того же лосося в десять раз превышает стоимость вложенных на создание таковой технологии средств.

Интересно же это потому, что меня не раз упрекали в чрезмерном завышении как объёмов вылавливаемой и могущей быть выловленной рыбы и морепродуктов, как в стоимости получаемой из них продукции и сумм её реализации, так, отсюда, и в преувеличении роли и значимости самой рыбной отрасли в народном хозяйстве области. И в то же время обвиняли в преуменьшении возможной (подчеркну – возможной) доходности и роли той же горнорудной отрасли в экономическом укладе региона (геологи, Евдокимов) в целом и золотодобычи в особенности.

Всё сказанное убедительно говорят в пользу моего представления о том, что к ландшафтам и экосистемам рек, морей и шельфа гидроэкрегиона нельзя подходит с обычными мерками. То есть совершенно недопустимо идти на поводке всевозможных министерств и ведомств, интересы которых совершенно не совпадают с целями и задачами рыбной отрасли. Однако ни в коем случае не стоит воспринимать их и в качестве эдакой «дармовой» кормушки, поставляющей на стол населения лосося и прочую рыбную продукцию. Более того, если мы и далее будем продолжать рассматривать полуостров только как поставщика дешёвого сырья и полуфабрикатов, то эта «кормушка» очень быстро опустошится. Во всяком случае, дело идёт именно к этому. И чтобы не допустить подобного исхода, необходимо признать, что и с хозяйственной, и с экономической, и с социальной, и с экологической, и с политической, и с юридической точек зрения рыба и морепродукты, и в первую очередь лосось, минтай и крабы, были и остаются не только источниками высококачественного животного белка, но и поставщиками так необходимой для экономики всей страны валюты.

Единственным средством достижения этой цели является предоставление Камчатскому гидроэкорегиону статуса лососёво-шельфового резервата. И этой конечной цели должны быть подчинены все аспекты и помыслы социально-экономической деятельности области, включая сюда и максимально возможный вывоз за пределы региона всех тех предприятий и производств, продукция которых либо хронически и безнадёжно убыточна, либо с большим успехом и качеством может быть произведена вне пределов области.