В последние годы жизнь Камчатской области была отмечена целой серией весьма примечательных событий. Это и 300-летие со дня присоединения полуострова к России. Это и 300-летие со дня открытия русскими Авачинской губы, совпавшее с выходом России на берега Финского залива. Это и 200 лет со времени начала первого русского кругосветного плавания и захода шлюпов «Надежды» и «Невы» в Авачинскую губу. И в свете всех этих событий было бы полезно поглядеть на историю развития нашего города под несколько необычным ракурсом.
Дело в том, что все перечисленные события являются не просто хронологическим явлением, а закономерным следствием процесса становления российской государственности. То есть результатом державной устремлённости России к Мировому океану. Более того, можно говорить и о том, что одной из особенностей процесса развития взаимоотношений между крайним Западом и крайним Востоком России было то, что самого начала XVIIIвека Камчатка стала оказывать вполне понятное воздействие на состояние умов и намерений правителей новой столицы. Поскольку присоединение Камчатки к России не просто дало российской казне дополнительный доход за счёт поставок огромных объёмов «мягкой рухляди», но и вызвало громадный интерес Петра I и его сподвижников к Тихому океану и его берегам.
Правда в силу обстоятельств (война со шведами) интерес этот реализовался не сразу, хотя ещё в 1713 г. корабельный мастер Ф. С. Салтыков предложил построить в устьях сибирских рек корабли с тем, чтобы северным морем, в обход Камчатки, достичь Китая и других островов. Тем не менее уже в 1716 г. экспедиция под руководством Козьмы Соколова морем, из Охотска, достигла берегов Камчатки, а пятью годами позже в 1721 г., геодезисты И. М. Евреинов и Ф. Ф. Лужин, также следуя из Охотска, посетили Камчатку и Курильские острова.
Учитывая огромные трудности этого пути, учёный-гидрограф и будущий губернатор Сибири Ф. И. Соймонов в 1722 г. в целях установления надёжных административно-государственных, материально-снабженческих и торговых связей между центральными районами России и её тихоокеанскими окраинами, предложил Петру I отправить несколько кораблей из Кронштадта на Камчатку: «потому много б способнее и безубыточнее российским мореплавателям до тех богатых мест доходить можно было» (2).
Однако в силу ряда причин, первый русский император избрал уже опробованный вариант и в самый канун своей смерти подписал указ об организации Камчатской экспедиции с широким кругом решаемых задач и проблем. И тем самым, скажем забегая вперёд, предопределил нынешнее крушение притязаний самых западных и самых восточных морских ворот России на международную роль. Ибо за те 80 лет, в течении которых Россия осваивала пусть бы и богатое пушниной, но практически безлюдное побережье северной части Тихого океана, её конкуренты окончательно закрепили за собой наиболее обжитые части Мирового океана, через которые проходили и проходят те самые торгово-транспортные взаимосвязи со странами юго-восточной Азии, Центральной и Южной Америки и Океании, приобщение к которым могло бы сохранить за Санкт-Петербургом и Петропавловском-Камчатским роль общемировых морских портов
Впрочем, это стало понятно лишь сейчас. А тогда первая Камчатская экспедиция свою миссию выполнила. Правда, в силу крайней трудности материального обеспечения и некоторой поспешности в завершении работы, она ограничилась плаванием на боте «Святой Гавриил», построенном в Нижне-Камчатске, к Берингову проливу. И тем самым основные её задачи, к числу которых относилось создание на Камчатке форпоста для освоения Тихоокеанского побережья, оказались нерешёнными.
Вот отчего возникла необходимость продолжения начатых исследований и организации Второй Камчатской экспедиции, под руководством того же В. Й. Беринга, но с более широким кругом задач. И 29 сентября 1739 г. из Охотска, в котором, по мнению командора Беринга, в зимнее время для отстоя судов безопасных мест не было, отправлен был на Камчатку бот под командованием штурмана Ивана Елагина с тем, чтобы Авачинскую «губу вымерить в какой глубине стоит, и чтобы при той губе построены были для жилья служителям жилыя покои и для клажи провианта и материалов магазейны» (3). А на следующий год и сам В. Беринг во главе экспедиции на ботах «Святой Пётр» и «Святой Павел»» прибыл в Ниакину бухту.
Так волею новой российской столицы на берегу Тихого океана возникла новая военно-морская база, нареченная В. Берингом по имени святых апостолов Петра и Павла Петропавловской. Вслед за чем, трудами и стараниями казаков, промышленников и купцов, началось промышленное освоение громадных пушных ресурсов прибрежных районов Командорских и Алеутских островов, Аляски и Северной Америки. Причём импульс, вызванный к жизни волей первого российского императора оказался настолько мощным, что и после его смерти восточные окраины России продолжали осваиваться в соответствии с его повелениями. О чём, в частности, можно судить по настойчивым поискам медной руды на острове Медном Емельяном Басовым. А также по работам морских экспедиций М. Д. Левашова и П. К. Креницина в 1766–1771 годах, а также И. И. Биллингса и Г. А. Сарычева в 1785–1793 годах. Кстати, по окончании этой последней было предложено судам, построенным в Охотске, пройти морским путём вокруг мыса Доброй Надежды в Кронштадт. Однако разрешение на это, к сожалению, получено не было.
Но вернёмся к Петропавловску. Из-за отсутствия строевого леса, трудностей со снабжением, малочисленности населения и т. д., он сразу же после своего образования уступил пальму первенства Большерецку и Усть-Камчатску, где были созданы базы добытчиков «мягкой рухляди». И лишь к самому концу XVIII, когда дальневосточные берега России стали посещаться иностранными морскими экспедициями, сообщившими миру о существовании великолепной гавани на Камчатке, Петропавловск вновь привлёк внимание северной столицы.
Впрочем, и в данном случае вновь можно говорить об обратном эффекте. То есть о том, что и на этот раз восточная окраина страны своей инициативой, исходящей, в том числе, и от учредителей будущей Российско-Американской компании (РАК), пробудила у столицы новый импульс интереса к Тихоокеанскому побережью. Что выразилось в возрождении к жизни идеи о русском кругосветном путешествии, которая на протяжении всего XVIII века неоднократно возникала в умах русских моряков и государственных деятелей.
В развитии этой инициативы, в 1803 г. шлюпы РАК «Надежда» и «Нева» под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского первыми в истории российского мореплавания отправились к берегам Северной Америки, Камчатки, Курильских островов, Сахалина и Японии. В результате Авачинская губа, будучи единственным на полуострове местом, пригодным для отстоя океанских кораблей, со времени захода в неё шлюпа «Надежды» в 1804 года, превратилась в базу-убежище всего северотихоокеанского бассейна. А спустя ещё 8 лет, 9 апреля 1812 г. г. и сам Петропавловск стал, по предложению Г. И. Лангсдорфа и указу Александра I, столицей Камчатки.
Таким образом, через 100 лет после открытия Авачинской губы между двумя крайними окраинами России наконец-то устанавливается не только державно-политическая, но и непосредственная экономико-хозяйственная взаимосвязь. В развитие которой кругосветные плавания после первого захода кораблей с Кронштадта в Авачинскую губу стали осуществляться с завидной регулярностью. Причём наряду с военно-политическими и социально-экономическими задачами, кругосветными экспедициями успешно решались и сугубо научные проблемы.
Тем не менее, начавшиеся с 80-летним опозданием кругосветные плавания так и не стали, да и не могли стать основой для придания Петропавловску-Камчатскому статуса международного порта. Как потому, что российские власти, насколько им это удавалось, по вполне понятным причинами старательно стремились изолировать Камчатку от остального мира. Так и потому, что в процессе приобщения Камчатки к общедержавным проблемам проявляется явно выраженный циклический характер взаимоотношения российского центра с его восточной окраиной.
И в самом деле, одной из ведущих особенностей процесса развития взаимоотношений Камчатки с центральными регионами, является отчётливая тенденция снижения интереса к нуждам региона в те моменты, когда центр в своей политической и экономической активности резко переключался на международные (западноевропейские, точнее) приоритеты. И наоборот, не менее отчётливого возрастания интереса к своей восточной окраине в периоды вольного или невольного отхода от общеевропейских проблем. Так было, например, в середине XVIII века, когда Россия вышла на европейскую арену и почти полностью забыла про Камчатку. Так было в XIX веке, в самом начале которого Россия, потерпев ряд поражений в борьбе с Наполеоном за влияние в Европе, при помощи кругосветных плаваний, вышла на Северо-Тихоокеанские просторы. Так было и позднее, когда Россия изо всех сил пытался сдержать революционные процессы в Европе и всё менее и менее проявляла интерес к своим восточным владениям. Вплоть до того, что в 1867 г. продала Аляску и Алеутские острова.
Практически то же самое отмечались и в советское время, когда Камчатку сперва чуть было не отдали в концессию тем же Соединённым штатам, затем, на протяжении многих десятилетий, превращали её в мощный военно-стратегический плацдарм, а в самом конце XX века предоставили полную свободу выживания в условиях дикого рынка. Как, кстати, предоставили её и Санкт-Петербургу. В результате чего за последние полтора десятка лет оба эти города стали заурядной провинцией. Или, если точнее, разваливающейся «кунсткамерой» под открытым небом, с одной стороны, и кладбищем военно-морского, транспортного и рыбацкого флота, с другой. С той лишь, правда, разницей, что «северная столица» сохранила, хотя бы на словах, статус важнейшего культурно-исторического центра, тогда как Петропавловск с потерей своей геостратегической значимости практически потерял интерес для центральных властей.
Вполне очевидно, что периодичность (цикличность) затухания, или, наоборот, возрастания, внимания к Камчатке со стороны метрополии явление скорее объективное, нежели субъективное, хотя, конечно же, и отрицать роль личностных и (или) корпоративных интересов было бы неправильно. Однако не вдаваясь сейчас в характеристику этого процесса, более или менее связно осуществлённую нами ранее (1), специально обратим внимание на то, о чём не было сказано. На то, что во все времена местные власти не просто оказывались неготовыми к очередному снижению интереса со стороны государства к Камчатке, но и, при этом, всегда излишне долго пытались сохранить привычный уклад, уповая на скоротечность начавшихся изменений в политике государства.
И лишь однажды, в середине XIX века этот подход к оценке ситуации был нарушен, когда, сперва, в виду угрозы для дальневосточных рубежей, территория Камчатки была преобразована в самостоятельное военное губернаторство, а затем, в силу невозможности защиты и её, и Петропавловска, и сам порт и, вслед за этим, и губернаторство были упразднены. Причём специально подчеркнём, упразднены были не просто своевременно, но и крайне быстро, то есть без стремления сохранить или, по крайней мере, продлить состояние вещей.
Так что остаётся только выразить сожаление по поводу того, в конце 80-х годов XX столетия, когда точно также пришло время адекватно и быстро реагировать на практически полное падение интереса центра к региону, местные власти излишне долго уповали на её стабилизацию по-прежнему сценарию. И хотя сейчас и ситуация, похоже, стала несколько выправляться (да и отношение центра к окраинам несколько изменилось), однако от факта саморазрушения, а не сознательной перестройки структуры хозяйственного механизма области последних 15 лет никуда не деться. Как никуда не деться и от понимания того, что проблема социально-экономического развития Петропавловска-Камчатского в XXIвеке будет неразрывно связана с путями развития как самой Камчатки, так и всего мирового социума. И вопрос состоит только в том, в каком качестве проявится эта самая неразрывность? Поскольку только в зависимости от ответа на этот вопрос можно будет более или менее уверенно знать, что и как нам необходимо делать, дабы, с одной стороны, не остаться на обочине мирового процесса и в тоже время, с другой стороны, не наделать таких вещей, которые с позиций будущего в лучшем случае могут оказаться просто излишними, а в худшем и вовсе непоправимыми.